– Понял, господин фельдфебель, – с покорной радостью отвечал Бондаренко, а фельдфебель продолжал, быстро находя новую жертву:

– А ну-ка ты, Фомин, ответствуй, каким манером открывание затвора производится?

Фомин, широкоскулый, белобрысый малый из сибиряков недавнего призыва, еще ни разу не бывавший в бою, отвечал неуверенно, переминаясь с ноги на ногу:

– Значит… эта… ручка вниз… и на себя тянуть…

Ответ был правильным, но неуверенность Фомина заставила фельдфебеля засомневаться в его знаниях. Он покрутил своей небольшой головкой и, наклонив ее к погону, спросил:

– А что ты, Фомин, станешь делать, если опосля спуска курка выстрела не было? А?

Всем стало очевидно, что ответа Фомин не знает. Сибиряк стоял и смотрел на казенную часть орудия, будто выискивая подсказку. Протянул большую, крестьянскую лапу к затвору, потрогал за ручку.

– Ну, не ведаешь? – приготовился браниться фельдфебель, что делал не по злобе, а из соображений лучшего устройства службы.

– Не знаю, господин фельдфебель, – вздохнул Фомин.

– Ах ты, сучара! – взвизгнул фельдфебель, полоснув виноватого давно заготовленным ругательством. – Как не знаешь? Я ж сам вас, дурней, наставлял?

Лихунов, нахмуренный, злой, прошел к орудию.

– Как же ты не знаешь, паразит? – усилил негодование фельдфебель, увидев командира дивизиона. – Рази не я тебя учил, что ежели опосля спуска выстрела не воспоследовало, то надо предохранитель назад оттянуть, взявшись за его колечко? Где, где колечко это? Показуй!

Фомин, взволнованный вконец, трясущейся ладонью трогал детали затвора и не мог найти кольцо предохранителя. Лихунов, очень желая не выказать раздражения, спросил, обращаясь ко всем:

– Так, кто еще не знает, где располагается предохранитель? Поднимите руки, и не бойтесь, не бойтесь, никого наказывать не буду.

Вначале поднялась одна робкая рука, потом полезли вверх еще пять.

– Ну а все остальные, как я полагаю, знают? – потеплел голос Лихунова, которому понравилась честность подчиненных.

– Знаем, – пробасил кто-то. – Дураки одни не знают, где колечко энто.

Другой голос поспешил заверить Лихунова:

– Не боись, ваше высокоблагородие, мы уж подучим тех – будут знать и затвор, и камплесары, и накатники. Подтянем несмышленых. Они ж недавно в батарее. Толще… в руках ничего не держали.

Все дружно загоготали. Смеялись даже те, о ком шел разговор. Лихунов тоже улыбнулся, но когда хохот утих, громким, взволнованным голосом обратился к артиллеристам:

– Братцы, недавно мы с вами на Карпатах отражали атаки австрийцев, и скоро нас снова ждут бои, тяжелые, жестокие, потому что германцы, с которыми придется нам драться, сильные, упрямые и беспощадные враги. Нас послали сюда, чтобы помочь защитить эту крепость, являющуюся оплотом, опорой для армии всего Варшавского района. Драться мы будем не за этими высокими стенами, а на передней линии, возможно, плохо укрепленной. Знаю, что присягу свою вы не нарушите, за царя и отечество умрете с радостью, но разве смерть ваша будет исполнением долга воинского? Нет, вначале должны вы нанести врагу России тяжкий урон. Для этого же как можно выходить на позицию, не зная своего оружия? Уже тем нарушаете вы присягу, что являетесь недостаточно готовыми к сражению, и сегодняшнее занятие ваше меня, признаюсь, раздражило. Как может артиллерист не знать орудие? – Лихунов замолк, обвел взглядом притихших канониров, которые, чувствуя свою вину, молчали тоже. И закончил жестким тоном приказа: – Завтра вечером я лично проэкзаменую каждого в дивизионе.