Индеец ковбой записывает себе в блокнот адрес Катиты, складывает штатив и кладет его на плечо, крича противным голосом: «Fotos, un bonito recuerdo, fotos . Дешево и хорошо!»

За бухтой Ла Калета, подобно океану, вздымаются и падают зеленые горы. А надо всем этим небо, синее, чем вода. Туристы кричат по испански, кричат по английски, кричат на непонятных мне языках. И океан отзывается им также на незнакомом мне языке.

Я не люблю океан. Вода пугает меня, а волны кажутся слишком бурными. Дома вода озера Мичиган такая холодная, что у меня ломит лодыжки, даже летом. Здесь же вода теплая, но волны намывают песок мне в купальник, и у меня саднит живот. Ла Калета, конечно же, хороший пляж, но как то раз океан пытается забрать меня, и с тех пор я держусь подальше от воды.

Волны крутят и вертят, и тащат за собой все, что попадает в поле зрения. Я строю домики из песка там, где песок мокрый и липнет к ногам, потому что сухой так горяч, что обжигает. Океанская пена, словно babas  обезьяны, крошечные пузырьки из зеленых становятся розовыми, а потом лопаются.

Канделария, у которой на шее ожерелье из ракушек, сплетает мне розу из полосок пальмовых листьев.

– Где ты этому научилась?

– Этому? Не знаю. Руки сами плетут.

Она прикрепляет розу к моей шляпе и бежит к океану. Когда она оказывается в воде, ее юбочка всплывает, словно кувшинка. Купальника у нее нет, вместо него – уличная одежда: старая блузка и юбка, собранная и закрепленная на поясе, но даже так, барахтающаяся в воде, она выглядит очень симпатично. Трое туристов потягивают кокосовый напиток в тени пальмовых palapas  и горланят песню «Битлз»:

– I saw her standing there. – Их смех подобен крикам чаек.

– Канди, берегись акул!

Дно океана рифленое, словно нёбо, оно иcчезает из под ног, когда меньше всего того ждешь. Вот почему я кричу, чтобы Канделария была поосторожнее, оказавшись на глубине. Вода Акапулько, соленая и горячая, как суп, щиплется, попадая в глаза.

– Лалита! Иди ко мне!

– Нет, я боюсь.

– Не будь такой глупышкой. Иди. – Ее голос на фоне шума волн кажется чириканьем.

– Нееееет!

– А что будет, если я брошу тебя туда?

Мы ездили на остров Ла Рокета, через залив, на лодке со стеклянным дном, и по пути туда видели под водой статую Девы Марии Гваделупской, целиком из золота. Видели мы ослика, пьющего пиво. И ныряльщиков с обрыва в Кебраде, и закат в Лос Хорнос, где океан охотится на тебя и с тяжелым грохотом падает вниз, словно кулак армрестлера. И съели рыбный обед за шатким столиком, установленном в песке, а потом качались в гамаке. Папа был в хорошем настроении и купил нам всем ожерелья из ракушек – Маме и мне, Тетушке и Антониете Арасели, Бабуле и даже Канделарии.

Канделария сразу же надела его и теперь подпрыгивает на каждой волне и плескается, такая же загорелая, как все здешние жительницы. Солнце сверкает на поверхности воды, отражается в капельках. Вода мерцает, делая все более ярким. Можно уплыть прочь, подобно морской пене. Вон там, чуть чуть за пределами досягаемости, Канделария сияет на солнце, как блестящая водяная птица. Солнце такое яркое, что ее кожа кажется темнее. Она поворачивает голову и щурится, тут то я все и понимаю. Не зная еще того, что знаю.

Все происходит в считаные доли секунды.

Океан открывает свою пасть и глотает.

20

Echando Palabras

Я высматриваю лицо Канделарии в грязных окнах грязных автобусов, выстроившихся друг за другом и с ревом испускающих горячий воздух.