Изменить размер шрифта - +
Бензина в баке было еще предостаточно, но Павел резко повернул вправо, остановился у колонки, зашел в магазинчик. В зале стоял запах свежей выпечки, он бросил на стойку пару бутылок сока, ткнул пальцем в витрину и уже через минуту сидел в машине в тупичке под вялыми тополями. Трасса продолжала отзываться в полусотне метров рокотом и дымом, но теперь Павлу было не до нее. Он собирался все обдумать. Обстоятельно обдумать все происшедшее, разве только отложив на потом размышления о растаявшем в воздухе человеке. Обдумать хотя бы для того, чтобы увериться, что он не сошел с ума, не заболел, не спит. Хотя какое уж там спит: все тело ныло, не переставая. Нет, надо все обдумать и успокоиться. Ну и перекусить заодно. Если Томка уж на что-то решилась, то обдумала все в любом случае. Не пропадет. Не должна.

 

Павел очнулся через полчаса. Он так и не понял, спал ли он или просто сидел с открытыми глазами, но часы отмерили тридцать минут. Еще пара минут ушла, чтобы проглотить чуть теплый пирожок и достать из-под сиденья стальной термос. Павел задумчиво взвесил на ладонях оба телефона – и свой, и Томкин, – опустил их в отполированное нутро и плотно закрутил крышку. Повернул ключ зажигания и вырулил на трассу. Дорога все еще была забита дачниками, но, прижавшись к обочине, сигналя неторопливым тяжеловозам и ускоряясь на развязках, двигаться было можно. Уже через десять минут Павел добрался до кольцевой, а еще через полчаса подрулил к радиорынку. Миновав метнувшихся к неурочному покупателю уличных торговцев, Павел нырнул в сверкающий огнями магазин и со всем возможным обаянием улыбнулся девчонке-менеджеру.

– Телефон. Зарядку. И пару симок без регистрации. Знаю, что не положено. Но очень надо. Разных операторов. Да запишите хоть на себя. Плачу дорого.

 

08

 

Вот уж чего не было у него в характере от рождения, так это обстоятельности. И бабушка Нюра говорила ему об этом, да и брат матери, который приехал с Севера после смерти бабки, не упускал случая напомнить старую поговорку: «Семь раз отмерь, один отрежь». У дядьки Федора были крепкие руки с побитыми черными ногтями, прибыл он едва ли не на кладбище, через неделю после похорон пригнал к бабкиному домику видавший виды уазик, поднял капот, начал в нем что-то крутить. Ошалевший от навалившейся беды, от стремительных перемен в его жизни и не до конца выплаканных слез, Пашка, уже полгода как разменявший двенадцать лет, стоял поодаль и щурился на июньское солнце.

– А ну-ка иди сюда, племяш, – прохрипел как будто вечно простуженным голосом дядька и сунул ему в руки ключ. – Смотри сюда. Вот это откручивай. Да не спеши, резьбу не сорви. Против часовой. Сюда кладешь болты. Если что-то снимаешь, гайки старайся сразу вернуть на место, чтобы не путаться. Вот это все называется «движок». Два с половиной литра. Семьдесят пять лошадок. Немного, но нам хватит. Поможешь вернуть к жизни колымагу – будут перемены в твоей жизни. Хорошие перемены. Не все ж сопли глотать? Да не торопись, не торопись. Спокойнее. Знаешь, руки бы оторвал тому, кто машину до такого довел. Вот если бы от нее жизнь зависела, как на Севере…

Дядя и племянник возились с машиной почти месяц. Июнь убили, поначалу думал Пашка. Прожили с толком, смеялся дядя. Перебирали движок, перекидывали мосты, ковырялись в железном хламе, который дядя привозил с какой-то свалки на нанятом грузовике. Пашка втянулся уже на второй день – листал замасленное руководство, с интересом заглядывал под капот «пятьдесят второго», который ночевал у соседнего домишки. А вечерами слушал рассказы дяди Федора. Про бивни мамонта, что торчат из мерзлоты, и его же зубы размером с хороший кулак. Про «КамАЗы», которые не глушат с начала и до конца зимы, что длиной почти в год. Про обилие грибов. Про щук, которых видимо-невидимо в дальних озерах, где, кроме них, нет никакой рыбы, и которые нажирают за сезон свои килограммы на крупных, чуть ли не в ноготь, дафниях.

Быстрый переход