Но есть люди особого склада. У них память куда лучше.

За утренним кофе я просматриваю свежую газету. Где-то на третьей странице маленькая непримечательная заметка о недавнем аресте и заключении в тюрьму жителя Кардиффа.

Его имя ничего не значит. Он ведь британец? Британец. Валлиец, если точнее. Фамилия, правда, не Джонс и не Эванс, даже если подыскать валлийские аналоги...

Он ничего дурного не совершил, единственное вменяемое ему преступление числится за двойником, взорвавшим Кардифф в той вселенной. Да и это натяжка: он даже не участвовал в заговоре, он просто сдал комнату истинным террористам. Возможно, он догадывался, как обстоит дело, но ничуть не менее вероятно, что от него это утаили.

К сожалению, все они мертвы, так что спросить у них не получится. Их аналоги в том Кардиффе погибли в момент взрыва бомбы, что же до наших, то они покончили с собой, когда собранное на коленке устройство из-за дефекта пайки взорвалась не так, как следовало, оставив двоих калеками. Следы, ведущие к сети финансистов и специалистов по ядерной физике, оказались ложными. Мы связывались с иными версиями Кардиффа, но там история ничем не отличается от нашей: террористы тоже мертвы. Это означает, что из всех участников теракта в руках правительства остался только человек, предоставивший злоумышленникам крышу над головами. Его они могут сцапать, не исключено, что он даже что-то знает.

Его допрос, если верить сообщениям в прессе, исключает эту возможность. Он был очень дальним родственником одного из незадачливых террористов, ни в каких экстремистских организациях прежде не числился. Я уже устал удивляться, как все обернулось в нашей реальности: бомба не сработала, двое террористов покалечились, в конце концов все покончили с собой. Гражданские потери: никаких. Радиационное загрязнение: пренебрежимо малое. Ущерб частной собственности: незначителен.

Не будь у нас сведений из другого Кардиффа, можно закрывать дело. Обвиняемый невиновен. Правосудие уже свершилось само собой.

Проблема в том, что эти сведения у нас есть. Мы знаем. И нам надо на ком-то выместить свой гнев.

Если верить газетной заметке, подозреваемый скоропостижно скончался в заключении от сердечной недостаточности. Правительство заявило, что он страдал пороком сердца, и такое могло произойти в любой миг.

Я пытаюсь вообразить, что они с ним сделали. С бедным непричемным ублюдком.

Я закрываю газету, допиваю кофе и иду на трамвай. Еду в университет. По совпадению, опять воскресенье. На факультете пусто, если не считать нескольких автоуборщиков. Любой сотрудник с крупицей здравого смысла в башке далеко отсюда. Наслаждается погодой и видами города.

Я отстукиваю код и спускаюсь в подвальный бункер. Вокруг установки холодного зова. Корпуса неровно шумящих горизонтальных цилиндров холодят ладонь. В этих машинах есть что-то нечестивое, хоть я никогда и не озвучивал своих ощущений. Я размышляю о правительственной выделенке, что пролегает в подвале, о машинах, связующих ее с иными реальностями за квантовой пропастью. Без этой линии они бы никогда так круто не обошлись с тем бедолагой.

Я некоторое время раздумываю, а не запереться ли здесь, отключив компрессор. Пойти путем иного Джо, написать самому себе прощальную записку и оставить в наследство двадцать фунтов в остывшей руке. Пинта пива и пакет чипсов. Это же не самоубийство, а? Даже если здесь и сейчас я умру, бесчисленные двойники Джо Ливерседжа продолжат существование. Не все мы принимаем одинаковые решения.

Но затем мне вспоминаются сказанные на прощание слова Рэйчел. Мы не куклы Барби. Если я понемногу сполз в состояние разума, позволившее мне принять противоположную точку зрения — что смерть есть всего лишь обрезание засохшей ветви вечно растущего дерева, — может быть, Рэйчел была права.