Яна в журнале не сотрудничает, поскольку работает в Отделе легально. За подписью Номуры я пока еще ни одной статьи не видел. Какое прикрытие у Шефа — не знает никто, но ходят слухи, что Шеф и Редактор — одно лицо. Лично я этому не верю. Но я готов поверить, что эти слухи распространяет именно Шеф. Ссылаться на «Сектор Фаониссимо» я предпочитаю лишь в случае крайней необходимости, чтобы люди не стали его, паче чаяния, читать. Была еще одна проблема: последний месяц я не читал своих статей, — даже не знаю, о чем они, поэтому, если б вдруг кто-нибудь спросил меня о них, ответить мне было бы нечего.

— Проходите, корпус "С", комната 626, вас проводят, — последовал долгожданный ответ, и над входом зажегся зеленый индикатор.

План здания я более-менее себе представлял — он имелся в нашем досье, и я постарался его запомнить. Когда знаешь, куда идти, никогда не помешает немного заблудиться. Поэтому я не стал дожидаться провожатого, а двинулся прямиком к лифтам. В кабине нажал первый попавшийся этаж (он оказался седьмым) и стал обдумывать свои дальнейшие действия. Еще дома я решил, что та «не абстрактная» ситуация, о которой мы размышляли вместе с Берхом, не совсем верно иллюстрирует порученное мне дело. Что мы знаем? Во-первых, вирус уничтожил несколько локусов, содержавших информацию о биологических и антропологических исследованиях. Во-вторых, среди уничтоженных локусов находились те, ради которых злоумышленник и запустил свой вирус. Для определенности, будем считать, что настоящей целью являлось уничтожение информации о «гномах». Логично предположить, что у владельца локуса с «гномами», попутно, были стерты и другие, не столь ценные и не столь секретные, локусы. «Владелец гномов» мог рассуждать так: «Если я ни слова ни скажу об утраченных „малоценных“ локусах, то и остальные пострадавшие и следователи из ОИБ могут заподозрить неладное — у одних сотрудников такой-то локус стерт, а у меня почти такой же локус остался цел. И на всякий случай проверят, на самом ли деле у меня ничего не пропало или я, попросту, пытаюсь скрыть факт исчезновения данных. Поэтому мне лучше заявить о пропаже „малоценных“ локусов, но про „гномов“, разумеется, — ни слова.»

Рассуждать от собственного имени труднее чем от чужого. Я не придумал ничего умнее как намекнуть всем пятерым — Джонсу, Шлафферу, Симоняну, Перку и Дейч — что, мол, мне, как журналисту, кое что о гномах известно, а затем послушать, что они на это скажут. В конце концов, я же не шантажист, чтобы действовать исподтишка и не адвокат, чтобы уважать чужие секреты. Намекать всегда удобнее при личной встрече — за тем я и прибыл в Институт Антропоморфологии.

Длинные институтские коридоры плавно, по дуге, расширялись к середине, затем снова сужались, создавая иллюзию бoльшего объема и странного, искривленного пространства. Я брел по ним в полнейшем одиночестве. Все вокруг будто вымерло… или я неудачно выбрал этаж. Впереди показался очередной перекресток — мой коридор, выкрашенный в нейтральный бежевый цвет, пересекался под прямым углом с ядовито-желтым и более узким коридором. До перекрестка оставалось шагов семь-восемь, когда из правого желтого ответвления до меня донесся топот, сначала едва слышный, как биение чьего-то торопливого сердца. Звук шел по нарастающей.

Берх однажды сказал, что всегда может определить по звуку шагов, бежит ли человек за кем-то или от кого-то. Это он при Шефе такое сказал. А Шеф за словом в карман не лезет — ответил, что Берх даже не способен определить, идет ли человек вперед или пятится задом. Но зря он так о Берхе. Просто Берх невезучий. В том смысле, что хоть он и оказывается обычно прав, но выясняется это лишь тогда, когда все уже напрочь забыли, что именно он говорил и говорил ли вообще что-нибудь.