|
Тут тоже не сказать, чтобы правило чистое безумие, – напротив, и сегодня многие уверены, что Европа себя пережила, а вот Восток всем еще покажет; к сожалению, вера в чудесные возможности пробуждающейся Азии сочеталась у Хлебникова – и его адептов – с преувеличенной, на грани безумия ненавистью к европейской культуре. Противопоставление культуры и цивилизации после Шпенглера стало общим местом, но эти идеи Хлебников развивал до Шпенглера. Он был уверен, что цивилизация – комфорт, терпимость, эгоизм – враждебна культуре, убийственна для нее; отсюда его ярость по поводу восторженного приема, который русские футуристы оказали итальянцу Маринетти, когда он приехал в Петербург в январе 1914 года. Тогда с ним вполне совпал Бенедикт Лившиц, прочитавший Маринетти целую лекцию о том, что Россия давно переросла Европу и Восток знал все изыски Запада задолго до футуризма; «Зачем вся эта архаика?» – пожал плечами Маринетти, но Хлебников с Лившицем (конечно, куда более нормальным) как раз в архаике и видели выход, и ничего безумного в этом нет. Культ архаики, ритуала, имморализма был в десятые годы в моде, а тридцатые стали прямой реализацией тех идей: весь фашизм, вся его идеология и мифология выстроены на архаике, на презрении к отжившей Европе, на культе воинственной древности, титанов, волхвов и т. д. Разумеется, это тупик, но эстетически и он был в свое время привлекателен, и Хлебников из своей азиатской мании сделал несколько превосходных стихотворений, хотя безумие уже кладет на них свою тень.
Но знаменитое «Дыр булщыл», например, вовсе не бессмыслица и не заумь, как аттестовал ее Крученых; в хлебниковской науке о значащих корнях все эти слова вполне себе значимы, и не зря они стали пословицей. Все мы знаем, что имеем в виду, когда говорим «дырбулщыл». Это символ русской ритуальной магии, доморощенного неоязычества, модной дикости; в знаменитом «убещур» есть и убийство, и прищур – в частности ленинский, – а «вы со бу» вообще звучит азбукой для каждого советского человека. «Выходите, собирайтесь, будем» – что будем? Территорию благоустраивать или в другой край переселяться, а то и вообще расстреливать вас всех будем. «Вы» – приставка, подчеркивающая выход, переход в другое состояние или обращение к толпе; «со» – собирание земель или собирание в дорогу, чем был занят почти каждый советский человек; а «бу» – это и «будем», и «убью», и глухое шаманское «бу-бу-бу», бубен родоплеменной древности, которая вот так ненавязчиво ворвалась в современность. Вполне понятное стихотворение, вся русская история в нем и ничего заумного. Что касается отчетливо графоманских черт поэзии самого Хлебникова – кажущееся пренебрежение формой, свободное чередование размеров, парадоксальные логические связи между главами, строфами, словами, – так ведь XX век канонизировал и графоманию. Очень многие великие картины этого столетия напоминают рисунки детей, а стихи Пригова или Рубинштейна – детские или графоманские опусы. Примитивизма тоже никто не отменял. Хлебников заставил русскую литературу прислушиваться к бреду и лепету – и вычитывать из него великие закономерности эпохи, потому что детское зрение всегда видит только главное. И великие лирические образцы у него все равно есть – где же здесь, например, безумие? Сбылось абсолютно. При относительности любых пророчеств можно не сомневаться, что механистические и наивные методы Хлебникова всегда будут привлекательны для доморощенных пророков, провинциальных безумцев, следящих на чердаках ход планет и вычисляющих закономерности истории. Слава Хлебникова в последние годы растет, его евразийские идеи подхватываются, семидесятническая эзотерическая «Ориентация – Север» сменилась «Ориентацией – Восток» (окончательно утратив налет интеллектуализма). |
