Но ставка — двойная. С одной стороны, на кону утверждение, что мы, в согласии со здравым смыслом, хотим пресечь нечто, совершенно неприемлемое (и если кто-то этого еще не понял и не согласился — им же хуже). С другой — что с помощью одобряемого сейчас насилия удастся предотвратить бóльшую кровь.

Эти две абсолютно разные проблемы. Сейчас я попробую вынести за скобки первую; она далеко не так очевидна, но я должен напомнить, что пишу не трактат по этике, а статью в журнал, жестко ограниченную по объему и по стилю изложения. Другими словами, первая проблема настолько трудна и запутанна, что я не могу и даже не имею права говорить о ней на журнальных страницах. Признаем просто, что для того, чтобы пресечь такие преступления, как этнические чистки, правомерно прибегнуть к насилию. Но вторая проблема — в состоянии ли то насилие, к которому мы прибегнем, действительно предотвратить бóльшую кровь. Это проблема не этическая, а скорее техническая, хотя все равно имеющая неявный этический аспект: если несправедливость, которую я допускаю, не предотвращает бóльшую несправедливость, законно ли ее использование?

Этот вопрос подобен рассуждению о пользе войны — имеется в виду войны «нормальной», традиционной, которая заканчивается окончательным поражением врага и торжеством победителя. Рассуждение это нелегко дается — потому что тот, кто говорит о бесполезности войны, вроде бы защищает несправедливость, которую война призвана исправить. Но это психологический трюк. Если кто-то, например, утверждает, что все беды Сербии проистекают от диктатуры Милошевича и что хорошо бы западным спецслужбам удалось его убить, этот «кто-то» выступает критиком войны как инструмента разрешения проблемы Косова, но уж никак не защитником Милошевича, правда? Почему же никто не занимает такую позицию? По двум причинам. Первая — потому что спецслужбы всего мира неэффективны по определению, они не в состоянии ликвидировать ни Кастро, ни Саддама, стыд и срам, что до сих пор считается в порядке вещей расходовать на них народные деньги. Другая: то, что делают сербы — это не просто результат злой воли диктатора, но связано с тысячелетней национальной рознью, в которую вовлечены и они, и другие балканские народы. Что делает проблему еще более драматичной.

Вернемся снова к вопросу о пользе войны. Какой была на протяжении столетий конечная цель того, что мы назовем «пра-пра-войнами»? Разгромить противника и извлечь из этого выгоду для себя. Для этого были необходимы три условия: для врага должны оставаться неизвестными наши возможности и наши намерения; должна соблюдаться внутренняя сплоченность по всему фронту; и, наконец, все имеющиеся силы должны быть брошены на разгром неприятеля. Поэтому в пра-пра-войнах (включая холодную войну) уничтожали тех, кто передавал информацию из-за своей линии фронта в стан врага (расстрел Маты Хари, электрический стул для Розенбергов), всячески препятствовали пропаганде противоположной стороны (слушавших «Радио Лондон» бросали в тюрьму, Маккарти изгонял из Голливуда симпатизировавших коммунистам) и карали тех, кто работал против собственной страны (повешенье Джона Амери, пожизненная изоляция Эзры Паунда), — чтобы не ослаблять дух граждан. И наконец всех учили, что враг должен быть уничтожен, и военные сводки ликовали, когда вражеским силам наносился урон.

Эти условия стали меняться во время первой «новой войны», или нео-войны, — войны в Заливе 1991 года. Но тогда то, что американские журналисты — из тщеславия или за взятки — были допущены в Багдад, всё еще списывали на «глупость цветных людей». Теперь больше никаких экивоков: Италия отправляет военные самолеты на Белград, но поддерживает дипломатические отношения с Югославией, и телевидение стран НАТО час за часом сообщает сербам, какие натовские самолеты покинули американскую авиабазу в Авиано, сербские представители отстаивают позицию своего правительства на государственном телевидении противника, итальянские журналисты ведут репортажи из Белграда, пользуясь поддержкой местных властей.