В разговор вступил Шмелев, ставший знаменитым после своего «Человека из ресторана»:

— Простите, что вмешиваюсь. Больную для меня тему затронули. Я внимательно нынче газеты читаю, слишком много разговоров об одном и том же: Учредительное собрание, Учредительное собрание…

— Иван Сергеевич, вы не правы! — улыбнулся Бунин. — Иван Михайлович с Сергеем Тимофеевичем с аппетитцем говорят о более насущном…

— Не смейтесь, Иван Алексеевич! Какие могут быть шутки, когда большевики захватили власть и с каждым днем узурпируют ее все более? Неужели вы думаете, что делают они это лишь для того, чтобы законней провести это собрание и провозгласить демократическую республику?

— Она уже провозглашена! — вставил слово Станиславский.

Москвин закончил мудрой сентенцией:

— Для почину выпить по чину! — Что и было сделано.

— Третьего сентября уходящего революционного года свершилось неслыханное надругательство над идеей Учредительного. Гражданин Керенский самолично присвоил себе права собрания и провозгласил Россию республикой…

— Не монархию же, а республику, — заметил Коненков.

— А делать этого все равно не стоило! Лишь Учредительное собрание уполномочено на это…

— Вы, Иван Михайлович, безусловно, правы! — Станиславский хотел ужинать, а политические споры ему всегда претили. — Большевики назвали окончательную дату созыва собрания — пятого января. Вот завтра еще раз республика и будет декларирована.

Шмелев нервно дернул головой и резко отчеканил:

— Большевики власть не отдадут — ни Учредительному собранию, ни эсерам — никому!

Бунин скептически улыбнулся:

— Как это — не отдадут? Ведь выборы двенадцатого ноября обеспечили большинство мест в «учредиловке» не им, а эсерам!

Москвин еще раз блеснул замечательной памятью:

— За эсеров отдали голоса пятьдесят восемь процентов избирателей, а за большевиков лишь двадцать пять.

Шмелев возмутился:

— Каждый пятый одобряет кровожадных ленинцев! Это и удивительно, и возмутительно.

— Да, русского человека понять невозможно, — кивнул Станиславский.

Шмелев продолжал:

— Впрочем, количество ничего не решает. Беда в другом: с оружием у сторонников демократии во все времена было хуже, чем у экстремистов. Один пулемет говорит убедительней тысячной толпы.

— Но повсюду созданы комитеты в защиту Учредительного собрания. Даже ко мне приходила депутация, и я поставил свою подпись.

Шмелев невежливо расхохотался:

— Ну, Константин Сергеевич, если подпись… То оно конечно.

В этот момент, покинув женщин, весело щебетавших на угловом диванчике, подлетела Книппер-Чехова:

— Господа спорщики! Не стыдно ли забывать дам ради каких-то глупостей?

Коненков галантно поцеловал Ольге Леонардовне руку:

— Отнюдь нет! Помним вас и любим.

— Тогда прощаем.

— А я расскажу анекдот… политический, — со смехом щелкнул пальцами изящный, почти хрупкий, с моноклем в правом глазу Алексеев.

Все с интересом обратились к нему:

— Сделайте одолжение, Алексей Григорьевич, расскажите!

— Троцкий лег спать, но предупредил часового: «Разбуди ровно в шесть утра!» Назначенное время пришло, вождь революции дрыхнет, а красногвардеец ломает себе голову, как бы деликатней разбудить вождя.