— Боже, сжалься надо мной. В моих глазах нет уже больше слез…

Нет, она не плачет, сидя в телеге… женщина в белом одеянии, такая прямая, такая неприступная, такая уже далекая!

Не бойся, Мария-Антуанетта! Скоро ты заснешь!

Не бойся!

X

До чего обременительна любовь по-заграничному, — заявила Ева. — Вчера вечером сидели мы с Анри в кафе «Дюпон», а… кстати, о «Дюпоне», вам с Леннартом надо бы сходить туда как-нибудь, потому что это чудное кафе… Так вот, сидели мы там весь вечер, и он все время непрерывно повторял: «Je t’aime, je t’adore», и я не знала, что мне отвечать. «Воп!» — сказала я, но это слово прозвучало так ужасно бесцеремонно… примерно так, как сидела бы я на собрании и сказала бы: «Воп, вопрос решен, и объявляю собрание закрытым». Не могу я быть милой по-французски, — пожаловалась она.

— Будь тогда милой по-шведски, — посоветовала я. — Думаю, Петер это оценит.

— Петер… а ему, пожалуй, безразлично — милая я или нет, — сказала Ева. — Уж не внушила ли ты себе, что он болтается здесь из-за меня?

— Н-да… — промямлила я.

— Милый Петер Печатник — ха, он всего лишь устал от одиночества в Париже, — прервала меня Ева. — Но мир полон милых одиноких мальчиков, и не могу же я заботиться обо всех.

— Обычно ты делаешь все, что в твоих силах, — сказала я.

Мне нравился Петер. И я вообще не думала, что он устал от одиночества, как утверждал он сам. Болтливость, которую он напускал на себя, как только мы собирались вчетвером, совершенно покидала его, как только ты случайно оставался с ним наедине. Тогда он становился серьезным и совсем молчаливым, но вместе с тем и как-то чуть по-детски, обезоруживающе чистосердечным.

— Понимаешь, для моего отца никогда в жизни не существовало ни одной женщины, кроме одной-единст-венной — моей матери. А она обманывала его со многими, с кем только успевала. Когда же она несколько лет тому назад умерла, отец сильно горевал, чуть не умер. А я так не хочу. Я безумно люблю женщин, но не собираюсь делать ставку на одну-единственную, я поклялся себе в этом! — Но тут же, улыбнувшись, добавил: — Не обращай внимания на мою болтовню. У тебя с Леннартом все будет замечательно. Ты замечательная, Леннарт замечательный! Все будет замечательно!

Леннарт тоже считал Петера «замечательным». За те немногие дни, что мы провели вместе, они успели по-настоящему подружиться.

— Но что-то с ним не так, — сказал мне Леннарт. — Он производит впечатление человека уверенного в себе, он знает — он хороший бизнесмен, он умеет покорять людей и все, что угодно. Но мне кажется… не сомневается ли он в глубине души в себе самом? Не думаю, что он сам адекватно оценивает Петера Бьёркмана.

Мы продолжали всюду бывать вместе. Иногда Ева изменяла нам и посвящала себя Анри. Петер никогда не выказывал никакого неудовольствия, но однажды сказал ей:

— Какой же ты товарищ? Я ведь сказал: я чуточку влюблен в тебя, и ясно, мне хочется, чтобы ты была под рукой, если я вдруг вздумаю объясниться тебе в любви.

— Можешь пойти со мной покупать шляпу, — предложила Ева, — а когда я буду ее примерять, разрешаю тебе выступить с комментариями.

— Ну берегись! — предупредил его Леннарт.

Но Петер не слушал никаких предупреждений. И в результате мы пошли все вместе. Я, так же как и Ева, не собиралась возвращаться домой без шляпы из Парижа.

— Но шляпа должна быть как мечта, — объяснила Ева.