В глазах потемнело, от запредельных усилий потекла кровь из носа, но я сжимал руки до тех пор, пока громадная туша окончательно не обмякла.

Лязгнули засовы на двери. Я попытался встать, но не удержался на ногах и упал на колени. Сил едва хватало, чтобы только дышать.

«Вот и все… – мелькнула в голове спокойная мысль. – Правда, финал вышел смазанный. Сдохнуть в тюремной бане – как-то не комильфо ни для графа Божьей милостью, ни для штабс-ротмистра. Лучше бы японцы прибили на поле боя…»

Но вместо свежих убийц в помывочную влетели армейские офицеры с револьверами в руках. Один из них с ходу засадил рукояткой нагана по башке уже очнувшемуся первому громиле, а двое других бросились ко мне.

Следом за ними в баню ворвалась еще пара офицеров, но уже почему-то жандармский штабс-ротмистр и флотский лейтенант.

– Вы как, Александр Христианович?..

– Вы целы?..

– Ничего себе, да он их обоих…

– Воды!

– Доктора!..

– Свежего воздуха!!! Откройте…

– Да откуда здесь окна – нашатырь тащите!

От поднявшегося галдежа чуть не взорвались мозги, я оттолкнул чью-то руку с едко смердевшим флакончиком и заорал изо всех сил:

– Да заткнитесь вы!

– Живой! – На лице усатого штабс-ротмистра проявилась радостная улыбка.

– Живой… – зло буркнул я. – Чем обязан?

– Александр Христианович! – Ротмистр принял строевую стойку. – Уверяю, все причастные к инциденту уже арестованы! Прошу принять извинения!

Следом за ним с серьезными мордами вытянулись остальные офицеры.

– Допустим, принял. Что дальше? От меня-то вам что надо?

Честно говоря, я заподозрил, что теперь подняли бунт уже офицеры городского гарнизона, но все оказалось гораздо сложней, а если точнее, то совсем непонятно.

Вопросы остались без ответов, штабс только оговорился, что его вместе со товарищи уполномочили перевести меня в другое место для пущего бережения. Отчего, почему и зачем – осталось неизвестным.

А «другое место» оказалось… камерой гарнизонной гауптвахты, это я понял по солдатикам в карауле. Правда, явно не для рядового состава, больше похожей на номер в гостинице средней руки.

Ну а дальше начались уж вовсе чудеса чудесные.

Только я прилег на койку, как раздался осторожный стук, дверь отворилась и пара солдатиков втащила в камеру тяжеленный дубовый стол с резными ножками. А следом за ними на пороге появился напомаженный щеголеватый официант в белоснежной куртке, тащивший за собой столик на колесиках, уставленный до предела судками и бутылками. Я молча уставился на него – слишком уже неожиданным оказался визит.

Официант сдержанно, но почтительно поклонился, жестом фокусника извлек откуда-то скатерть, с хлопком раскрыл ее в воздухе и виртуозно застелил стол. После чего отточенными движениями начал сервировать стол, при этом с французским прононсом комментируя блюда:

– Уха монастырская, тройная… Рябчики а-ля натюрель… Расстегаи с визигой… Консоме…

Закончив с сервировкой, он застыл рядом с перекинутой через согнутую руку салфеткой.

Я окинул взглядом великолепие на столе, а потом поинтересовался у него:

– Ты, братец, часом, камеры не перепутал?

Официант плеснул из завернутой в салфетку бутылки в бокал, после чего уверенно ответил:

– Ни в коем случае, господин Любич.

– А кто распорядился?

В ответ парень лишь пожал плечами: мол, не велено говорить.

– Ну раз так… – Я взял бокал со стола. – Тогда передай сей загадочной персоне мою искреннюю признательность.