Правда, никаких обвинений мне пока не выдвинули, да и сижу я очень даже неплохо: кормят сносно и вдоволь, куревом снабжают исправно, каждый день выводят на прогулки, а персонал и следователи отменно вежливы, предупредительны и даже почтительны.

Но чем все закончится, я даже не представляю, хотя ничего хорошего и не жду. Предъявить им мне просто нечего, а если даже попытаются, при публичном судебном разбирательстве от любых обвинений камня на камне не останется, и власти это прекрасно понимают. Но наказать, дабы поддержать реноме ревностных сторонников международных обязательств, просто обязаны. Вот и получается, что единственный выход у них – это тихой сапой угробить фигуранта скандала, то бишь меня, а потом отчитаться – мол, так и так, нетути уже некоего Любича Александра Христиановича, ибо оный Божьей волей помре.

В коридоре неожиданно раздались гулкие шаги, следом залязгали запоры, через пару секунд дверь отворилась и на пороге камеры появилась пара еще незнакомых мне надзирателей.

– Извольте пройти в баню, господин Любич. – Кривоногий усач изобразил несколько карикатурный почтительный поклон.

Второй, полный коротышка, просто угодливо улыбнулся.

Я молча кивнул, заложил руки за спину и вышел из камеры. В баню так в баню – лишний раз помыться не мешает. И только когда с лязгом захлопнулись двери помывочной, сознание прострелила неожиданная тревога. И очень скоро эта тревога нашла свое воплощение в виде двух лениво вставших с лавок квадратных амбалов в арестантской робе.

Верзила с физиономией умственно отсталого индивидуума молча протянул мне на раскрытой ладони свернутую бухточкой веревку, а второй, с побитой оспой плоской мордой, весело гоготнул:

– Ты, это, давай сам. И нам работы меньше, и тебе легче придется.

«Все-таки решили угробить…» – почему-то весело подумал я и подчеркнуто испуганно шарахнулся к двери.

– Ну куда ж ты… – Плоскомордый огорченно хмыкнул. – Ну… ежели хошь, можешь постукать, тока никто не откроет, истинно говорю.

Я несколько раз саданул кулаком в дверь, а потом, жалобно хныкнув и подпустив в голос дикого ужаса, попросил:

– А может, не надо, родненькие, Христом Богом прошу…

– Надо, фертик, надо, – осклабился рябой. – Ты, конечно, герой и все такое, но дорога у тебя одна – в петельку.

– А можно… я сам?

– Можно, можно! – Амбалы дружно закивали. – А ежели хошь, мыльцем веревку натрем, для сподручности, значится…

Я обреченно всхлипнул и шагнул к громилам. Протянул левую руку за веревкой, а потом слегка припал на ногу и правой влепил резкий и короткий апперкот рябому в челюсть. Вторым увлечением штабс-ротмистра был бокс, которому он отдавал почти столько же времени, сколько и стрельбе, так что удар вышел на загляденье. Звонко лязгнули зубы, амбал громко икнул и с грохотом рухнул на пол.

Второй недоуменно выпучил глаза, а потом, распахнув руки, словно медведь, попытался меня схватить. Образцово-показательная «двоечка» его не остановила, амбал только разъяренно заревел и снова ринулся вперед.

Вот тут и пришлось воспользоваться своим средневековым опытом. Ничего похожего на клинок рядом и в помине не было, но дело в том, что одним из важнейших умений средневекового рыцарства являлся рукопашный бой без оружия, эдакая гремучая смесь из борьбы и ударной техники, ничуть не уступающая по разнообразию приемов японским карате или дзюдо и прочим азиатским кунг-фу. Не менее смертоносный и действенный, разве что не такой зрелищный.

Ускользнув в очередной раз из «дружеских» объятий, я пробил громиле в колено, а когда он припал на ногу, врезал локтем в кадык. А потом, поднырнув под руки, запрыгнул сзади на спину и вцепился «замком» в шею, по некоторому подобию двойного нельсона.