Именно туда я привез тело моей матери, и на прелестном кладбище, похожем скорее на цветник, предназначенный для детских игр, чем на печальное место, где покоятся усопшие, она спит вечным сном рядом с тем, кто был солдатом в лагере при Мольде и генералом в битве у Пирамид. Рукой подруги там был возложен могильный камень, укрывший их обоих.

Слева и справа от него находятся могилы бабушки и дедушки, отца и матушки моей матери, и могилы тетушек, которых я помню по именам, но лица которых лишь смутно различаю сквозь дымку долгих-долгих лет.

И наконец, сам я тоже найду там свой последний приют, дай только Бог, чтобы это случилось попозже, ибо тебя, дитя мое, я смогу покинуть только против моей воли!

В этот день я увижусь не только с той, что выкормила меня грудью, но и с той, которая укачивала меня в колыбели. Это мама Зин — о ней я рассказываю в своих «Мемуарах». Это возле ее постели призрак моего отца сказал мне последнее прости!

Могу ли я не испытывать удовольствия, рассказывая и о той огромной зеленой колыбели, которая вызывает у меня столько воспоминаний?! Мне все было там знакомо — и жители этого городка, и камни домов, и даже деревья в лесу! По мере того как уходили из моей памяти образы времен моей юности, я оплакивал их. Седые старцы города, дорогой аббат Грегуар, добрый капитан Фонтен, достойный папаша Ниге, дорогой кузен Девиолен, я несколько раз пытался воссоздать ваш облик, но был расстроен тем, какими бледными и немыми получались у меня вы, бедные призраки, несмотря на самые нежные и дружеские чувства, с какими я пытался воскресить вас в памяти.

И вас я оплакал, темные камни монастыря Сен-Реми, мощные решетки, гигантские лестницы, узкие кельи, циклопическая кухня; на моих глазах вы постепенно разрушались, слой за слоем, пока кирка и мотыга не расчистили от обломков ваш фундамент, широкий, словно основание крепостного вала, открыв зияющие бездны ваших погребов. А больше всего я оплакивал вас, прекрасные деревья парка, лесные гиганты, дубы с шероховатыми стволами, буки с гладкой серебристой корой, трепещущие тополя, каштаны с пирамидальными цветами, вокруг которых в мае и июне жужжали пчелы, тяжело нагруженные медом и воском! Вы рухнули сразу, за какие-нибудь несколько месяцев, а ведь у вас впереди могло быть еще столько лет жизни, стольким поколениям вы могли бы еще дать приют под своей сенью, столько таинственных любовных историй могло бы произойти в тишине на древних мшистых коврах у вашего подножия. Вы видели Франциска I и г-жу д’Этамп, Генриха II и Диану де Пуатье, Генриха IV и Габриель. Об этих знаменитых именах говорили знаки, вырезанные на вашей коре, и вы надеялись, что эти трижды переплетенные полумесяцы, эти любовные соединения инициалов, эти лавровые и розовые венки спасут вас от общей участи — закончить свои дни на кладбище, прозаически называемом дровяным складом. Увы, вы заблуждались, прекрасные деревья! Однажды вы услышали звонкий стук топора и глухой скрежет пилы… Это был ваш конец, это смерть крикнула вам: «Теперь ваша очередь, гордецы!»

И я увидел вас распростертыми на земле, искалеченными от корней до кроны. Ваши отрубленные ветви были разбросаны вокруг, и мне показалось, что я, перенесясь на пять тысяч лет назад, прошел по гигантскому полю битвы между горами Пелион и Осса и увидел поверженных титанов, трехглавых и сторуких: они пытались взобраться на Олимп и были испепелены молниями Юпитера.

Если когда-нибудь, любимое мое дитя, ты, взяв меня под руку, прогуляешься со мной по этому огромному лесу, если ты пройдешь по этим редко разбросанным деревушкам, если ты присядешь на эти мшистые камни и склонишься над этими могилами, то вначале все здесь покажется тебе молчаливым и немым. Но я обучу тебя языку всех старых друзей моей юности, живых и ушедших, и тогда ты поймешь, как сладок мне их тихий голос.