Между тем Симон, который не мог слышать того, что говорили обвиняемые, пожирал взором их лица, не слыша их слов.

— Гражданин жандарм, — сказал он, — не позволяй заговорщикам продолжать заговоры против республики даже в революционном трибунале.

— Ладно, — отвечал жандарм. — Ты знаешь, гражданин Симон, что здесь не составляют заговоров, а если бы и составляли, то ненадолго. Граждане эти разговаривают, а если закон не запрещает разговаривать в тележке, отчего же запрещать разговаривать в суде.

Жандарм этот был Жильбер. Узнав несчастную женщину, которую он поймал в тюрьме королевы, он не мог по врожденной честности не уважать в ней мужества и преданности.

Президент посоветовался со своими ассистентами и, по приглашению Фукье-Тенвиля, продолжал допрос.

— Обвиняемый Лорен, — спросил он, — какого рода были ваши отношения с гражданкой Диксмер?

— Какого рода, гражданин президент?

— Да.

— Чистейшая дружба соединяла наши сердца. Она любила меня как брата, я ее как сестру.

— Гражданин Лорен, — заметил Фукье, — рифма не годится.

— Как так?

— Разумеется, тут лишнее S.

— Отруби его, гражданин обвинитель, отруби! Это по твоей части.

При этой страшной шутке бесстрастное лицо Фукье-Тенвиля слегка побледнело.

— А какими глазами смотрел гражданин Диксмер на связь своей жены с человеком, которого он считал республиканцем? — спросил президент.

— Вот уж этого никак не могу сказать вам, потому что не знал гражданина Диксмера, чем совершенно доволен.

— Но ты не говоришь, — возразил Фукье, — что твой друг гражданин Морис Лендэ был звеном твоей чистейшей дружбы с обвиняемой.

— Не говорю, потому что, кажется, этого не следует говорить, и думаю даже, что вам не мешало бы взять пример с меня.

— Граждане присяжные, — сказал Фукье-Тенвиль, — оценят эту странную связь двух республиканцев с аристократкой, и притом в то самое мгновение, когда, по признанию этой самой аристократки против нации составлялся гнусный заговор.

— А каким, например, образом, гражданин обвинитель, мог я знать о заговоре, о котором ты говоришь? — сказал Лорен, скорее возмущенный, нежели испуганный таким грубым аргументом.

— Ты знал эту женщину, был ее другом, она называла тебя братом, ты называл ее сестрой и не знаешь ее действий?.. Возможно ли, как ты сам заметил, — сказал президент, — чтобы она одна заквашивала дело, в котором обвиняют ее?

— Она его не заквашивала одна, — отвечал Лорен, употребив техническое выражение президента, — потому что она же вам говорила, и я говорил, и повторяю, что муж ее принудил к этому угрозой смерти.

— В таком случае, как же тебе не знать мужа, если ты так хорошо знал жену? — спросил Фукье.

Лорену стоило только рассказать, как в первый раз скрылся Диксмер; рассказать о любви Женевьевы и Мориса, наконец, о том, как муж увез и скрыл свою жену в неприступном убежище; но это значило бы изменить тайне двух друзей, заставить Женевьеву краснеть перед зрителями. Лорен покачал головой, как будто говоря самому себе «нет».

— Ну что же, — спросил президент, — что ответите вы гражданину обвинителю?

— То, что его логика убийственна, — сказал Лорен. — Он убедил меня в деле, которого я и не подозревал за собой.

— А именно?

— Что я самый ужасный заговорщик, которого еще свет не производил.