Увидев Диксмера, Морис остановился на пороге и невольно покраснел.

Диксмер встал и с улыбкой протянул ему руку.

— Какая муха укусила вас и что вы мне написали? — спросил он у молодого человека. — Признаюсь, это меня сильно поразило, любезный Морис! Вы пишете, что я слабый и ложный патриот! Полноте, вы не в состоянии повторить мне в глаза подобное осуждение. Сознайтесь лучше, что вы искали придирки ко мне.

— Я сознаюсь во всем, во всем, в чем хотите, любезный Диксмер, ибо вы всегда обращались со мной, как истинно честный человек. Но тем не менее я принял решение, и оно неизменно.

— Как же так? — спросил Диксмер. — В глубине души вы ни в чем не можете нас упрекнуть, а между тем вы оставляете нас!

— Любезный Диксмер, поверьте, есть важные причины, которые заставили меня лишиться такого друга, как вы, и побудили поступить так, как я поступил…

— Так, но, во всяком случае, — с принужденной улыбкой возразил Диксмер, — это причины не те, о которых вы мне писали. Те, о которых вы мне писали, не что иное, как предлог.

Морис на минуту задумался.

— Послушайте, Диксмер, — сказал он, — мы живем в такое время, когда сомнение, вкравшееся в письмо, может и должно нас тревожить. Я это понимаю. Поэтому непростительно было бы честному человеку оставлять вас под бременем подобного беспокойства. Да, Диксмер, причины, которые я изложил, не что иное, как предлог.

Это признание вместо того, чтобы прояснить чело торговца, казалось, напротив, омрачило его.

— Однако в чем настоящая причина? — спросил Диксмер.

— Я не могу вам ее назвать, — возразил Морис. — А между тем, если бы вы ее знали, то согласились бы со мной, я уверен.

Диксмер настоятельно просил его объясниться.

— Вы этого непременно хотите? — сказал Морис.

— Да, — отвечал Диксмер.

— Если так, — продолжал Морис, чувствовавший какое-то облегчение от того, что то, что он скажет, ближе к правде, — то дело вот в чем. Ваша жена молода и прекрасна, и непорочность этой юной и прелестной женщины не помешала клевете коснуться моих посещений вашего дома.

Диксмер несколько побледнел.

— В самом деле? — сказал он. — В таком случае, любезный Морис, супруг должен благодарить вас за зло, которое вы делаете другу.

— Вы понимаете, — возразил Морис, — я не настолько самонадеян, чтобы считать свое присутствие опасным для спокойствия вашего и вашей супруги, но оно может стать источником клеветы; а вы знаете, чем несообразнее клевета, тем ей легче верят.

— Ребячество! — сказал Диксмер, пожав плечами.

— Называйте меня ребенком сколько вам угодно, — отвечал Морис. — Мы останемся теми же друзьями, потому что не в чем нам будет упрекнуть друг друга, тогда как, сближаясь, напротив…

— А сближаясь, что было бы?

— Молва, наконец, подпустила бы яду.

— Неужели вы думаете, Морис, что я мог бы поверить…

— О боже мой! — сказал молодой человек.

— Могли бы объясниться со мной, Морис, вместо того чтобы писать.

— Для того чтобы избегнуть того, что происходит теперь между нами…

— Неужели вы сердитесь, Морис, за то, что я так люблю вас, что пришел просить объяснения? — сказал Диксмер.

— О, совсем напротив! — вскричал Морис. — Клянусь всем, что счастлив снова увидеть вас, прежде чем расстаться с вами навсегда.