— Расстаться навсегда, гражданин! Однако мы вас очень любим, — возразил Диксмер, взяв руку молодого человека и пожав ее.

Морис вздрогнул.

— Моран, — продолжал Диксмер, от которого не ускользнуло это содрогание, — Моран еще сегодня утром повторял мне: «Сделайте все что можете, говорил он, чтобы этот милый Морис опять навещал нас».

— Ах, сударь, — сказал молодой человек, нахмурив брови и отнимая руку, — никогда не поверил бы я, что гражданин Моран питает такую ко мне дружбу.

— Вы сомневаетесь? — спросил Диксмер.

— Я, — отвечал Морис, — не скажу, чтобы верил или чтобы сомневался; у меня нет причины углубляться в этот предмет. Когда я бывал у вас, Диксмер, то бывал ради вас и ради вашей жены, но никак не ради гражданина Морана.

— Вы его знаете, Морис, — сказал Диксмер. — Моран одарен прекрасной душой.

— Я не спорю, — с горькой улыбкой отвечал Морис.

— Теперь, — продолжал Диксмер, — обратимся к причине, побудившей меня вас навестить.

Морис поклонился как человек, которому нечего сказать и который ждет.

— Так вы говорите, что прошла молва?

— Да, гражданин, — сказал Морис.

— Но послушайте, будем говорить откровенно. К чему обращать внимание на какие-то сплетни праздных соседей? Разве ваша совесть не убеждена в противном, Морис, а для Женевьевы не порука ли ее честь?

— Я моложе вас, — сказал Морис, начинавший удивляться этой настойчивости, — и смотрю, может быть, на вещи более подозрительным взглядом. Вот почему я вам объявляю, что доброе имя такой женщины, как Женевьева, не должно быть омрачено даже ничтожными сплетнями праздного соседа. Итак, позвольте мне, любезный Диксмер, остаться при моем первом решении.

— Положим так, — сказал Диксмер, — и так как дело пошло на откровенность, сознайтесь еще в одном.

— В чем же? — спросил, покраснев, Морис. — В чем хотите вы, чтобы я вам сознался?

— Что не политика и не молва о ваших частых посещениях побудили вас расстаться с нами.

— А что же?

— Тайна, в которую вы проникли.

— Какая тайна? — спросил Морис с видом простодушного любопытства, ободрившим кожевника.

— Контрабанда, о которой вы узнали в тот самый вечер, когда мы так странно познакомились. Вы никогда не могли простить мне этого противозаконного проступка и клеймите меня именем дурного республиканца за то, что я использую английские материалы в моей кожевенной мастерской.

— Любезный Диксмер, — сказал Морис, — клянусь вам, что когда я посещал вас, то мне и в голову не приходило, что я нахожусь у контрабандиста.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Так у вас нет иной причины оставить мой дом, кроме той, которую назвали?

— Слово чести.

— Если так, Морис, — подхватил Диксмер, вставая и пожимая руку молодого человека, — я надеюсь, что вы одумаетесь и оставите ваше намерение, которое так всех нас огорчает.

Морис поклонился и ничего не отвечал, что означало последний отказ.

Диксмер вышел, внутренне досадуя, что не удалось ему сохранить с этим человеком отношений, сделавшихся для него по некоторым обстоятельствам не только полезными, но даже почти необходимыми.

Мориса снедали тысячи противоположных желаний.