Минут десять спустя Женевьева и Моран вошли за тремя муниципалами и заняли места за стеклянной перегородкой.

XXI. Красная гвоздика

Королева только что встала. Чувствуя себя два или три дня нездоровой, она сделала усилие и, чтобы дать возможность своей дочери немного подышать воздухом, спросила дозволения прогуляться на террасе, в чем не было ей отказа.

К тому же ее побуждала другая причина. Однажды, правда, случай единственный, она с высоты башни увидела дофина в саду, но первый же знак, которым обменялись сын и мать, Симон заметил и в ту же минуту заставил ребенка воротиться домой.

Но что до того! Она видела, и этого уже было много. Правда, бедный малютка-пленник был бледен и очень изменился. К тому же он был одет, как ребенок простого звания — в карманьолку и грубое нижнее платье; но ему оставили длинные, белокурые кудри, украшавшие его, как лучезарным венцом.

Если бы она могла еще раз увидеть, какое это было бы торжество для материнского сердца!

К тому же было еще другое.

— Сестрица, — сказала принцесса Елизавета, — вы знаете, что мы нашли в коридоре пучок соломы, всунутый в угол стены. По нашим сигналам это значит: принять меры осторожности и то еще, что друг близок к нам.

— Это правда, — отвечала королева, взирая на свою сестру и дочь с состраданием и стараясь ободриться, чтобы не отчаяться в их спасении.

Исполнив обязанности по службе, Морис тем более был хозяином в Тампльской башне, что случай назначил его быть дежурным днем, а муниципалов Агриколу и Мерсеваля ночью.

Сменившиеся муниципалы ушли, оставив свой отчет в совете Тампля.

— А что, гражданин муниципал, — сказала жена Тизона, кланяясь Морису, — вы привели с собой кой-кого, чтобы взглянуть на наших горлиц? Одна только я осуждена не видеть мою бедную Элоизу.

— Это мои друзья, которые еще никогда не видывали вдовы Капета.

— Так им очень хорошо будет стать за стеклянной дзерью.

— Разумеется, — сказал Моран.

— Только мы будем похожи на тех безжалостных любопытных, — сказала Женевьева, — которые приходят наслаждаться страданиями пленников.

— Что бы вам поставить на дороге в башне ваших друзей! Она там прогуливается сегодня с сестрой и дочерью. Ей оставили дочь, тогда как у меня, которая ни в чем не виновата, отняли мою. О аристократы! Что бы они ни делали, вечно будет им снисхождение, гражданин Морис!

— Но у нее отняли сына! — отвечал последний.

— Ах, если б я имела сына, — проговорила тюремщица, — я думаю, что менее скорбела бы о дочери.

В это время Женевьева несколько раз обменялась взглядом с Мораном.

— Друг мой, — сказала молодая женщина Морису, — гражданка права. Если бы вы могли каким-нибудь образом поставить меня на пути Марии-Антуанетты, мне бы не так неловко было смотреть на нее отсюда. Мне кажется, что глядеть подобным образом на людей унизительно и для них, и для нас.

— Добрая Женевьева, — сказал Морис, — как вы всегда деликатны.

— Да, черт возьми, гражданка, — вскричал один из товарищей Мориса, объедавшийся в передней комнате хлебом и сосисками, — если бы вам довелось сидеть в тюрьме, а вдова Капета полюбопытствовала вас видеть, она бы не была так разборчива, чтобы отказать себе в этой прихоти.

Женевьева, движением быстрее молнии, повернулась к Морану, чтобы прочесть в его глазах, какое действие произвела на него эта выходка. Действительно, Моран вздрогнул; странный свет, как бы фосфорический, сверкнул в его глазах. Судороги мгновенно свели его кулаки, но все это было так быстро, что осталось незамеченным.