|
Но где же Эндре? Ах, вот он, - уже стоит перед своей невестой, берет ее руку, целует. Кажется, эта крохотная ручка дрожит в его руке. - Вам страшно, Катица? - Нет, нет, мне только стыдно немножко, - шепчет девушка, готовая спрятаться за спину Эндре, чтобы укрыться от множества любопытных взоров. Любопытные взоры - это еще мягкое слово: оскорбительные, пронизывающие взгляды, бросаемые на невесту бесстыдными мужчинами. О, боже мой! Ведь не только смотрят - о чем они еще думают при этом?! Оглядывают ее фигуру, формы, линии ее тела, словно барышники, оценивающие жеребенка на ярмарке. То, что ускользает от их взоров, они дополняют воображением. Хрупкие, тонкие, умные существа остро ощущают эти оскорбительные взгляды, грубо проникающие сквозь платье к их девственному телу. Гости стали подходить с поздравлениями к невесте и к ее мамаше. Я успел уже совершить необходимую церемонию представления, когда папаша Кёниггрэц шумно провозгласил: - Пожалуйте, дамы и господа! Пошли! Раз-два, на-пра-во! Мне сунули в руку свадебный жезл, украшенный цветами, и мы собирались уже было отправиться, когда слуга в ливрее открыл наружную дверь и, тяжело отдуваясь, внес деревянный короб, прибывший почтой. - Какая незадача, - с отчаянием в голосе воскликнула госпожа Лажани. - Надо же было сейчас принести! - затем, повернувшись к дамам, пояснила: - Это, душечки мои, платья из Парижа - для меня и подвенечное для Катицы. От Шатело, Булоньская улица, двадцать четыре. Я обычно выписываю оттуда. И меня никогда еще не надувал этот проклятый Шатело, всегда был точен. Только на сей раз, именно сейчас! Можете себе представить, как я была расстроена. Впрочем, мне кажется, что если я пережила это, то теперь уж наверняка доживу до мафусаилова возраста. Что за язвительная улыбка, Штефи, я не выношу ее! Конечно, ты хотел бы, чтобы я умерла… Платья должны были прибыть еще позавчера; их выслали срочной почтой, и ничего не пришло, ни-че-го. Я думала, что сойду с ума. В конце концов не оставалось ничего иного, как самим смастерить дома платье для Катицы, какое уж получилось. О святые небеса, лишь вспомню, во что ты, душенька моя Катица, одета, так и чувствую - меня сейчас же хватит удар. - Нет, не хотел бы я быть матерью, - заметил елейным тоном неуемный Шипеки. И дамы и мужчины наперебой принялись клясться всеми святыми, что Катица одета восхитительно и что нет на свете такого портного, который смог бы что-либо убавить или прибавить к ее красоте. Однако ее превосходительство майорша упрямо качала головой, отчего красные, как ржавчина, страусовые перья на ее тюрбане колыхались во все стороны. - Ах, и не говорите мне этого, не говорите! Что непорядочно, то непорядочно. Очень бы мне хотелось вскрыть эту коробку… Was sagst du dazu, alter Stefi? Папаша Кёниггрэц поспешил возразить: - Что ты, душа моя, что ты! Ведь нотариус и священник ждут нас уже не меньше часа. Я рад, что парижские платья здесь, и тоже хотел бы, чтобы вы нарядились в них, поскольку портным уж заплачено. Но, в конце концов, мы в своей семье. И - бог с ним, с платьем! Um Gottes willen, не станете же вы сейчас раздеваться и снова облачаться. Оставь ты это, Аннушка! А ты, Петер, отнеси-ка парижскую коробку в спальню ее превосходительства, чтобы не мешалась тут под ногами. Петер, слуга, к которому обратился майор, подхватил со стула деревянную коробку и понес ее прочь из комнаты. - Ах, мои брюссельские кружева! - со вздохом произнесла госпожа Лажани, глядя вслед удаляющемуся слуге, а вернее - коробке. Мне бросился в глаза этот слуга, а вернее - полустертая, но все еще достаточно отчетливая надпись мелом на его доломане: «Поехали, господа, иначе мне попадет!» Стоп! Это еще что за загадка? Да ведь надпись была сделана еще в Ортве. Слуга не тот, а доломан все тот же. Но как это получилось? Очевидно, доломан привезли сюда и забыли стереть с него надпись. |
