Обратно Вагин вернулся с Глобусом, привязал его у крыльца и поднялся на второй этаж. Редакция размещалась в трех комнатах над старой земской типографией. При Колчаке здесь находилась канцелярия Союза городов, от былого убранства сохранились казенные столы под истерзанным зеленым сукном в чернильных пятнах, пальма с волосатым стволом — предмет материнских забот машинистки Нади, громадный шкаф, похожий на уездный вокзал, и настенная табличка с надписью «Шапки просятъ снимать». Ее оставили как напоминание о диких нравах прежнего режима, поэтому на конечный ер в слове «просят» никто не покушался.

Сейчас тут сидели двое: Осипов, литконсультант, и заместитель редактора Свечников, чьи должностные обязанности внятному определению не поддавались. В руке он держал двухцветный, красно-синий карандаш. Это обоюдоострое оружие оставляло следы на всех прочитанных им рукописях. Синий грифель использовался для хулы, красный — для похвалы. Голова у Свечникова была тех же двух цветов — выбритая до синевы, с россыпью красноватых рубцов над изуродованным левым ухом, следами каменных брызг от ударившего в скалу над Сылвой снаряда, который, на его счастье, не разорвался.

На привязанного под окнами мерина он поглядел с тоской, но имя Глобус его немного смягчило. Свечников питал слабость ко всему, что отзывало мировыми масштабами.

Стоя у окна, он допил мутный чай из немытого стакана и вернулся к своему столу. На столе у него был расстелен пробный оттиск афиши с программой праздничных мероприятий, посвященных годовщине освобождения города от Колчака. Отметить эту дату предстояло через неделю. Решением губкома ее назначили на 1 июля, хотя, в какой именно день последние эшелоны Сибирской армии покинули город, установить было трудно. Прошлогодние бои на окраинах шли несколько дней, корпус Зиневича постепенно эвакуировался по двум железнодорожным веткам и пароходами по Каме, а бронепоезд «Генерал Пепеляев» еще через неделю прорвался обратно к городу и обстрелял штаб 3-й армии из 75-милиметровых орудий.

В те дни один за другим проползли через город и утяну-лись обратно на восток бронепоезда «Повелитель», «Атаман», «Отважный», «Грозный», «Резвый», «Генерал Каппель». Им на смену пришли «Коммунист», «Ермак», «Красный орел» и «Красный сокол», «Борец за свободу» и «Защитник трудового народа». При желании этот реестр можно было прочесть как список кораблей, приплывших к берегам Трои.

Праздничную афишу Вагин составлял сам и знал ее наизусть: в полдень парад войск на Сенной площади и митинг, в шесть вечера митинг перед зданием гортеатра, затем концерт в самом театре с участием приезжей петроградской труппы. Одновременно в гарнизонном клубе давали спектакль «Две правды», в Мусульманском — сцены из пьесы «Без тафты». Концерты намечались также в клубе латышских стрелков «Циня», в Доме Трудолюбия на Заимке, в школе-коммуне «Муравейник» и в казарме дорожно-мостовой роты. Вход всюду, исключая гортеатр, был бесплатный.

— Почему здесь не указан клуб «Эсперо»? — постукивая карандашом по афише, спросил Свечников.

Лишь теперь Вагин осознал свой промах. Он, разумеется, должен был учесть интересы начальства, а именно то обстоятельство, что бывший типографский рабочий, бывший комроты и помначштаб Лесново-Выборгского полка 29-й дивизии 3-й армии Восточного фронта Николай Свечников изучает международный язык эсперанто. При взятии города он был ранен, долго валялся в госпитале, и там его совратил в эту ересь военврач Сикорский. В рассказах Свечникова он выступал благородным просветителем, заронившим в его душу первую робкую искру будущего пламени, но не могущим претендовать на большее из-за ограниченности своего мировоззрения.