– Хороший у вас ассистент.

Оградка изнутри закрывалась на шпингалет, и, когда я хотела выйти оттуда, шпингалет заело: можно подумать, что это от сырости. А можно – иначе: Ксеничка не хотела меня отпускать.

Эпилог

Персонажу легко подарить счастливую судьбу, организовать выигрыш в лотерею или судьбоносную встречу с влиятельным и щедрым человеком. Или сделать так, чтобы он волшебным образом бросил пить, чудом вылечился от неизлечимого.

С живыми людьми такой номер не проходит.

Хотела бы я написать, что Ира по-прежнему держится, а не сидит вторую неделю кряду в Ревде. Что Андрюша полностью поправился, а Изабель прислала мне покаянный мейл с новым – выгодным! – контрактом.

Увы. Жизнь – не роман. И я не вижу смысла что-то выдумывать и приукрашивать в своих дневниках: если я чему и научилась у Ксенички Лёвшиной, так это совершенной правдивости.

В кафе на улице Сакко и Ванцетти (в детстве я считала, что это один человек по имени Сакко Иванцетти) я пришла за час до назначенной встречи с Анной, которая, в отличие от меня, настоящий писатель и настоящая внучка Ксении Лёвшиной. Здесь под шум кофеварок и тихую ненавязчивую музыку я перестану быть самозванкой, многие годы идущей по следу чужого человека, ставшего неотменимо родным. Отдам Анне все дневники Ксении Лёвшиной – они лежат под столом, в спортивной сумке. Там же – коробка с письмами и мои собственные записки, много тетрадей, много историй, которые Анна тоже может взять себе, если, конечно, захочет.

– Уезжаете? – спросил официант, глядя на мой багаж. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Я бы тоже отсюда уехал.

Мама вернулась из Сочи довольная, загорелая, с венком лавровых листьев, свежими мандаринами и справедливым гневом: «Мало того что у них там море и горы, так у них ещё и реки есть!» Баньяна в Ботаническом саду не нашлось, зато там были тюльпаноносный лириодендрон, ликвидамбр, секвойя и вавилонская ива. Влада вчера сказала мне по скайпу, что записалась на курсы психологов. Ещё не выучилась, но уже практикует. Советует мне перестать изучать чужую жизнь и заняться своей собственной. Приглашает в гости, тем более что Пётр завтра отбывает в командировку. Возможно, я действительно приеду – не потому, что Пётр будет в командировке, и не потому, что соскучилась по Владе (хотя соскучилась). Мне хочется ещё раз навестить городской архив на улице Псковской и сделать то, на что раньше не хватало духу, – найти сведения о моей родной бабушке Ксении Витольдовне Лесовой.

Я заняла столик с видом на входную дверь в кафе: увижу Анну сразу же, как только она войдёт. Совсем скоро Анна расскажет мне, что случилось с другими героями этой истории. А я расскажу ей о том, что узнала сама.

Но ни я, ни Анна не знаем, о чём вспоминала Ксения Михайловна перед смертью, что она видела перед собой, к чему чаще всего возвращалась мыслью.

Следы на снегу Васильевского острова.

Биби-Эйбат, где нефтяные вышки, высоченные, как деревья, выкрашены масляной краской в белый, жёлтый и красный цвета, где целыми днями мутило от запаха нефти и грохота желонок.

Кружевная зима в Лозанне.

Два детских тела в одном гробу.

Суходольное лето Полтавы.

Служба в православной церкви Ловича – у прихожанок платочки вроспуск.

Шестая столбовая книга.

Перевёрнутая люлька Маши.

Профессор в красивом пальто с сиреневой подкладкой едет из Кисловодска и телеграммой требует встретить его на вокзале.

Закрытые глаза больного Миши.

Яблоневые лепестки во дворе свердловского дома – как разорванные клочки любовных писем.

Юлино фото с курорта – она вся в белом, как невеста.