Слухи и предположения окружали дискуссии Военного совета на предмет вывода короля на суд, но мало что можно с уверенностью сказать об их обсуждении судьбы короля. Против облака догадок, за которым скрыты действия и мотивы Кромвеля, у нас есть подлинное личное заявление, сделанное им в его письме к Хэммонду в ноябре. В нем он назвал короля «человеком, против которого свидетельствовал Господь». Поэтому маловероятно, чтобы месяцем позже он размышлял над перспективой вернуть его на трон на любых условиях. К этому времени он уже хорошо знал короля и не недооценивал ни его личное мужество, ни его коварное упорство. Предыдущий опыт ведения с ним переговоров убедил его раз и навсегда, что никакой мир, заключенный с Карлом, не будет ни постоянным, ни надежным.

Те, кто верил, что у него были планы возвратить короля на трон в качестве марионетки армии и его самого, ошибочно оценивали ситуацию. Поведение Кромвеля в эти последние дни декабря не наводит на мысль, что он хотел спасти Карла; он хотел вывести его на судебный процесс с правдоподобной видимостью законности и с согласия парламента. Таким образом, он напрягал свои силы, с одной стороны, чтобы собрать доказательства вины короля, а с другой – увеличить число депутатов, присутствовавших на заседаниях парламента.

В его план не входило преждевременно разрывать Ньюпортский договор. Причина ясна: в первой статье договора король признал свою вину за начало войны. Это признание стало бы жизненно важным на его суде. Но так как договор был разорван, то стало сомнительно, представится ли возможность каким-то образом использовать это признание. Кромвель надеялся на показания Гамильтона, но здесь, несмотря на много часов, потраченных на его допросы, помощи он тоже не получил: Гамильтон отказался признать соучастие короля во вторжении шотландцев. Так как эти два источника доказательств вины исчезли, Кромвель тщетно пытался отложить судебный процесс над королем до того времени, когда пройдут суды над предводителями роялистских мятежей, вспыхнувших предыдущим летом. Опять же, это был разумный план, если его главным намерением было добиться показаний против Карла. И хотя ни один роялист по доброй воле не возложил бы вину на короля, многое можно было бы вытянуть из них путем умелого допроса. Но и здесь Кромвель потерпел поражение.

Тем временем в равной степени неуспешной была его попытка исправить ситуацию в парламенте. Те, кто организовывал Прайдову чистку – а это была смешанная группа, состоявшая из парламентариев-республиканцев и армейских офицеров, – намеревались сохранить по крайней мере респектабельную видимость существующего парламента и действовали с молчаливого одобрения спикера Уильяма Лентхолла. Но здесь они пошли по неверному пути. Если бы изгнание парламентариев было инициировано изнутри (как, вероятно, планировал Кромвель), оно выглядело бы не настолько откровенно незаконным и не вызвало бы такого радикального сокращения членов парламента. Ведь нынешняя пустота зала заседаний в парламенте объяснялась не столько принудительным изгнанием тех его членов, которые активно выступали за Ньюпортский мирный договор, сколько добровольным неучастием в голосовании многих других депутатов, которые не были непримиримыми противниками интересов армии, а возмущались ее нападением на парламентскую свободу. Среди таких были все ведущие юристы парламента – чрезвычайно влиятельный Джон Селден и двое выдающихся адвокатов, которые в отсутствие лорда-канцлера были хранителями Большой печати, – Булстроуд Уайтлок и Томас Уиддрингтон. Важно, что даже сэр Генри Вейн не являлся в парламент со времени чистки, хотя до того момента был фактически лидером армейской партии в парламенте.

Как отражено в лаконичных мемуарах Уайтлока, Кромвель теперь с раздражающей краткостью обращался к нему и Уиддрингтону за помощью в ходе ряда встреч. Сначала, 18 декабря, Кромвель вместе со спикером Лентхоллом встретились, чтобы посоветоваться с двумя знаменитыми юристами.