Среди депутатов Шарлотта разглядела насмешливое лицо Сомерсета Карлайла. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем он увидел Веспасию и поклонился ей.

Затем прибыли Карфаксы. Джеймс, весь в черном, но чрезвычайно элегантный, был бледнее, чем обычно, его голова была опущена, он не обводил взглядом присутствующих — очевидно, утратил уверенность в своей неотразимости, и от его непринужденности не осталось и следа. Хелен держала его под руку. На ее лице отражалось полнейшее умиротворение, что добавляло величия ее облику. Она высвободила руку и с полным самообладанием опустилась на скамью справа от Шарлотты.

Последней прибыла леди Мэри. Выглядела она царственно. На ней было ультрамодное платье с присборенными рукавами из темно-серой с синим отливом ткани, расшитое черными ирисами и отделанное бисером по вырезу и по груди. На ее голове красовалась черная шляпка, эффектно заломленная набок. Казалось, достаточно легкого ветерка, и ее шляпка свалится. Поравнявшись с Шарлоттой, она окинула быстрым взглядом весь ряд, увидела роскошную шляпку и изящное платье Зенобии и застыла как вкопанная. Ее затянутая в черную перчатку рука судорожно сжала рукоятку зонтика, лицо залила мертвенная бледность.

Кто-то позади нее пробормотал: «Прошу прощения, миледи», и леди Мэри поняла, что загораживает проход. Дрожа от ярости, она двинулась дальше.

Зенобия принялась рыться в своем ридикюле в поисках носового платка, но так и не нашла его. Веспасия, которая наблюдала эту сцену, с улыбкой протянула ей свой, и мисс Ганн быстро прижала его ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу кашель — а может, и смех.

Органист наигрывал нечто печальное в минорном ключе. Наконец появилась вдова, вся в черном, с вуалью на лице, за ней шли дети, маленькие и несчастные. Их сопровождала гувернантка.

Началась церемония, порядок которой был всем хорошо известен: музыка, произносимые нараспев молитвы и ответствия, сопровождаемые монотонным, бесстрастным голосом викария. Обряд признавал скорбь и возводил ее в величественный и официальный статус. Шарлотта обращала мало внимания на слова и на последовательность гимнов, она тайком наблюдала за Карфаксами.

Леди Мэри сидела, уставившись перед собой, и ни разу даже не покосилась влево, на Зенобию. Если бы у нее была возможность, она обязательно сняла бы шляпку, но в церкви такие вещи не допускались. А если бы она попыталась сдвинуть ее под другим углом, это тут же привлекло бы к ней внимание, и тогда все поняли бы, в чем дело.

Сидевший рядом с ней Джеймс покорно выполнял все положенные действия: вставал, опускался на колени, склонял голову в молитве, садился на скамью, с серьезным видом смотрел на викария. Однако его вытянутое лицо и напряжение, сквозившее в каждом движении, объяснялись отнюдь не скорбью. Ничто не указывало на то, что Джеймс был знаком с Катбертом Шериданом, а несколько дней назад, по словам Зенобии, он пребывал в отличном расположении духа, хотя и демонстрировал нужную долю печали, как того требовал траур по тестю. Как рассказывала Зенобия, Карфакс буквально излучал самоуверенность, своеобразную убежденность, что впереди его ждут сплошные удовольствия.

Шарлотта механически пела гимн, но в мыслях была далека от произносимых слов. Ее вниманием все сильнее завладевал Джеймс Карфакс. Он как бы растерял свой шарм; создавалось впечатление, что за последние дни он и в самом деле понес тяжелейшую утрату.

Викарий приступил к надгробной речи. Томас наверняка бы послушал ее в надежде, что прозвучит что-нибудь полезное для расследования. Однако Шарлотта на это не рассчитывала и переключила внимание на Хелен Карфакс.

Голос викария то поднимался, то опускался и затихал в конце каждого предложения. Как ни странно, но такая манера делала его речь абсолютно неискренней и лишенной всяческих чувств.