Крупная женщина, в этом они были едины, крупнее Мейзи Уиллис. Тогда это точно была не Флоренс Айвори. Может, Африка Дауэлл — надела побольше одежды, чтобы прибавить себе полноты, воспользовалась гримом, чтобы скрыть нежную светлую кожу, спрятала волосы под старый шарф или шляпу, запачкала руки?

Питт вернулся на Боу-стрит и зашел к Драммонду, чтобы поделиться своими находками и обсудить следующие шаги.

Шеф был вымотан до крайности. Низ его брюк намок, он промочил ноги и замерз, необходимость снова и снова в учтивой форме задавать вопросы, на которые уже были даны отрицательные ответы, а потом тщательно просеивать полученные сведения, каждый факт или предположение — все это отняло у него последние силы. Самым удручающим был вывод, что к концу он выяснил не больше, чем знал вначале.

— Вы думаете, она снова пойдет на это? — спросил Драммонд.

— Одному Богу известно, — ответил Питт. Он не упоминал Господа всуе — просто действительно считал, что знать это может только Бог. — Но если пойдет, на этот раз мы знаем, на что обращать внимание. — Питт отодвинул пресс-папье и чернильницу и присел на край стола. — Только это может произойти или через неделю, или через месяц, или никогда.

Он увидел, что им с Драммондом в голову одновременно пришла одна и та же мысль.

— Мы должны спровоцировать убийцу, — облек ее в слова Драммонд. — Мы найдем человека, который будет в одиночестве ходить по мосту каждый вечер после позднего заседания. Мы будем рядом, замаскируемся под уличных торговцев и извозчиков.

— У нас не найдется констебля, который сойдет за депутата парламента.

Драммонд слегка сморщился.

— Не найдется, но за него смогу сойти я. Ходить буду я.

Восемь ночей шеф поднимался на галерею для посетителей в палате общин, сидел до окончания заседания, затем смешивался с депутатами и, переговариваясь с ними, выходил на улицу и шел по Вестминстерскому мосту. Дважды он покупал фиалки у Мейзи Уиллис, а один раз — горячие пироги у торговца на набережной Виктории, однако никого, кто продавал бы примулы, он не видел, и никто не преследовал его.

На девятую ночь, когда он, отчаявшийся и уставший, шел по мосту, подняв воротник пальто, чтобы защититься от холодного ветра с реки, его догнал Гарнет Ройс.

— Добрый вечер, мистер Драммонд.

— О… э… добрый вечер, сэр Гарнет.

По лицу Ройса было видно, что он очень напряжен. Свет фонаря отражался в его глазах.

— Я знаю, чем вы занимаетесь, мистер Драммонд, — сказал он тихо. — И что это не дает никакого результата. — Он нервно сглотнул, его дыхание было неровным, однако этот человек привык все держать под контролем, в том числе себя и других. — И не даст — во всяком случае, при таком способе. Я предлагаю вам свою помощь, я искренне хочу помочь. Позвольте мне ходить по мосту. Если этот безумец собирается снова нанести удар, я стану оправданной целью: настоящий депутат парламента… — Он замолчал на секунду, прокашлялся и, сделав над собой неимоверное усилие, заговорил без дрожи в голосе: — Настоящий депутат, который живет к югу от реки и у которого есть все основания идти домой пешком.

Драммонд колебался. Он отчетливо видел все риски: и собственную вину, если с Ройсом что-то случится, и обвинения, которые будут выдвинуты против него. Он представил, с какой легкостью его обвинят в трусости. И в то же время, размышлял он, его хождение по мосту за восемь ночей не принесло никакого результата. То, что сказал Ройс, правда: может, головорез и безумен, но ее — или его — не так-то просто обмануть.

Драммонд понимал, что Ройсу страшно; он видел это по его глазам, по горящему взгляду, по плотно сжатым губам.