— Именно этого я и добиваюсь, — сказала Веспасия. — Это достояние женщины — то, как она выглядит, и по тому, какой она кажется, люди и будут судить о ней. Если бы у вас было чуть больше чувства практичности, вы бы и сами это поняли. Иногда я думаю, что вы идеалист.

— Иногда я действительно становлюсь идеалистом, — согласился Карлайл. — Итак, я попытаюсь что-нибудь разнюхать для вас, хотя сомневаюсь, что смогу разузнать нечто полезное.

Веспасия тоже в этом сомневалась, однако в ней все еще тлела надежда.

— Спасибо. Любые сведения пригодятся, какими бы они ни были. Даже если они просто помогут оценить наши возможности.

Карлайл улыбнулся ей, и Веспасия увидела и в его взгляде, и в его улыбке нежность и почтение. Это смутило ее, что было необычным явлением, так как ее редко что-то смущало. Однако сейчас она с удивлением обнаружила, что ей приятно его расположение. Она взяла еще один сэндвич для себя — они были с лососем и майонезом — и еще один для кота и заговорила на другую тему.

Шарлотта приехала на Уолнат-Три-уок и прямиком направилась к двери. Отправляясь с этим визитом, она решила, что у нее нет иного выбора, как быть абсолютно искренней. Она не спрашивала об этом у Зенобии Ганн, но предполагала, что та пообещала своей племяннице помочь всеми возможными средствами. Иначе Зенобия вряд ли поделилась бы с ней своими опасениями.

Дверь открыла горничная, но не в униформе, а в простом голубом платье с белым передником и без чепца.

— Да, мэм?

— Добрый день. Прошу прощения за поздний визит, — с величайшей самоуверенностью сказала Шарлотта, — но мне нужно срочно поговорить с мисс Африкой Дауэлл. Это очень важно. Меня зовут Шарлотта Эллисон, и я приехала по поручению ее тетки, мисс Ганн. Дело не терпит отлагательств.

Горничная отступила в сторону и пригласила Шарлотту пройти. Едва оказавшись в холле, она буквально влюбилась в дом. В нем было много света, бамбука и полированного дерева. В глиняных горшках цвели весенние цветы, в открытую дверь, ведшую в столовую, виднелись миленькие ситцевые занавески.

Горничная вернулась очень быстро и проводила Шарлотту в гостиную. По убранству комнаты было ясно, что она предназначена для приема гостей. Дальнюю стену занимало окно с французской дверью, везде были разложены цветастые диванные подушки, на бамбуковом журнальном столике стояли вазы с цветами. Однако Шарлотту удивила некая безликость гостиной, потому что по рассказам о жизни двух женщин она ожидала чего-то другого. Спустя мгновение Шарлотта сообразила, что насторожило ее: нигде не было ни одной фотографии, хотя места для них хватало и на широкой каминной полке, и на подоконниках, и на столике, и на серванте. А главное, не было детских фотографий. У Шарлотты дома снимки Джемаймы и Дэниела стояли повсюду, а здесь отсутствовали любые напоминания о ребенке.

И хотя в доме жили только женщины, нигде не было ни незаконченной вышивки, ни пряжи со спицами, ни корзинки со швейными принадлежностями. Быстрого взгляда на книжные шкафы оказалось достаточно, чтобы определить, насколько сложные труды здесь собраны: философия и политическая история. Никаких анекдотов, романов и, естественно, детских книжек.

Создавалось впечатление, будто обитательницы дома выкорчевали все, что могло навести на болезненные воспоминания и вызвать желание создать теплую и уютную атмосферу. Хотя Шарлотта и понимала, в чем состояли побудительные мотивы хозяек, это все равно вызывало сожаление: уж больно зябко было в гостиной.

Женщина, стоявшая в центре комнаты, была угловатой и костлявой, но при этом обладала некой странной грацией. Как ни удивительно, простое муслиновое платье очень шло ей. При ее внешности — необычное лицо, крупноватый нос, широко поставленные глаза, страдальчески опущенные уголки рта — оборки выглядели бы нелепо.