|
Теперь о его влечении известно каждому, кто читал мои записки, но, пока Холмс был жив, я не раскрывал этой тайны ни одной живой душе. В последнее время много говорят о пристрастии Шерлока к кокаину и подкожным уколам, чуть меньше — о том, что он употреблял опий. Именно этот порок гнал моего друга в притоны Уэппинга и Шедуэлла, о чем я уже писал. Возможно, сей факт неизвестен широкой публике, но каждый медик знает: опиаты вызывают у человека привыкание. Чем больше дозы и чем чаще принимается наркотик, тем слабее его эффект. Разумеется, нелепо предполагать, что организм моего друга мог противостоять отраве, которую вливали в него каждую ночь. Однако еще до окончания «суда» Холмс добился невероятного: усилием подсознательной воли к утру он выныривал из бездны беспамятства в состояние полудремы, уменьшая влияние микстуры до воздействия, оказываемого одним лишь скополамином. Позднее Холмс признавался мне, каким мучительным было это частичное пробуждение. Каждая попытка стряхнуть с себя наркотический дурман сопровождалась галлюцинациями — моему другу казалось, будто его приковали к какой-то дьявольской машине: с огромным трудом, терпя непереносимую боль, он вращал колеса и давил на поршни. Наконец, сопротивление механизма удавалось преодолеть, и, подчинив себе его движущую силу, сознание Холмса высвобождалось.
Но с резким ударом сердца сон начинался заново. В нем, как при многократной демонстрации фильма или непрерывных репетициях одной и той же пьесы, обвинители неизменно усаживались на свои места. Странная особенность этого видения заключалась в том, что оно позволяло гениальному детективу разглядеть детали, не замеченные им наяву. Видимо, на «суде» его бодрствующий мозг был частично затуманен после многодневного приема опия. И только сейчас, в скополаминовой дремоте, Холмс наконец-то узнал тени, которые прятались от него в сиянии дуговой лампы. Мой друг вспомнил, что накануне, когда «судьи» занимали свои места, перед ним мелькнуло гладковыбритое лунообразное лицо одного из мучителей. Из-за яркого света разглядеть черты во всех подробностях не удалось, но полусонное подсознание Холмса сообщило этой застывшей физиономии жестокую улыбку, а воображение добавило холодные серые глаза и очки в золотой оправе. Память восстановила голос, звучавший ровно и учтиво, но оттого не менее зло. Холмс будто бы слышал, как этот человек обращался к нему. Правда, мой друг не мог понять, были те слова плодом фантазии или же донеслись до его слуха сквозь пелену наркотического оцепенения во время вчерашней пытки. — Вы считаете нас самозванцами, мистер Холмс. Однако никто другой не имеет большего права требовать от вас расплаты. Чарльз Огастес Милвертон, которого вы убили, был моим старшим братом. Я Генри Кайюс Милвертон, и вы при желании могли бы узнать о моем существовании. Прошу вас, не отрицайте вашего преступления. Серебряный револьвер двадцать второго калибра найден, и не к чему играть в детские забавы, сличая отпечатки пальцев на его рукояти с теми, которые вы столь любезно, хотя и ненамеренно, оставили на некоторых предметах. Холмс цеплялся за ощущение реальности этого голоса. Возможно, он приписал его Генри Кайюсу Милвертону во сне? Нет, инстинкт сыщика подсказывал, что фразы действительно были произнесены, но утонули в скополаминовом мороке. Холмс мысленно попытался отвернуться от слепящего света и рассмотреть то, что находилось позади лампы. Тут человек, назвавшийся братом убитого, заговорил снова, представляя второго «судью»: — Мой коллега капитан Джеймс Кэлхун, которого вы объявили главарем банды убийц из штата Джорджия, не сгинул в морской пучине вопреки вашему предположению. Вы так решили, когда после сильнейшего шторма посреди океана был найден ахтерштевень его судна. Вам не хватило проницательности, какой вы похваляетесь перед всем миром. Иначе вы догадались бы незамедлительно, что обломок с буквами «О. З. |
