— Вы много мните о себе, Холмс, — протянул толстяк, оказавшийся Кэлхуном. — Но с тех пор как вы взялись за мое дело, за вами следили. Вы были под наблюдением, даже когда изучали судовые журналы и ллойдовские страховые досье в Лондоне.

Генри Милвертон усмехнулся колкому замечанию Кэлхуна и вновь продолжил свою речь:

— Среди нас нет полковника Джеймса Мориарти: его задержали дела, связанные с фамильными ценностями. Это довольно необычно, но он носит то же первое имя, что и его брат-профессор, одиннадцать лет назад сброшенный вами в пучину Рейхенбахского водопада. Немало времени прошло с тех пор, как вы полагаете? Но вам, мистер Холмс, наверняка известна старая итальянская пословица «Месть — это блюдо, которое подают холодным». Прежде чем ваша история придет к печальному завершению, полковник Мориарти призовет вас к ответу за смерть брата, и вы не сможете избежать расплаты. — Милвертон издал сочный смешок, радуясь собственному остроумию. — Или вспомним случай с греческим переводчиком. Вы поверили газетной вырезке, где сообщалось, будто Гарольд Латимер и Уилсон Кемп, которых вы разыскивали как убийц, зарезали друг друга в вагоне поезда недалеко от Будапешта. Однако не стоит, мистер Холмс, верить всему, что пишут в газетах. Этих и других джентльменов пригласят полюбоваться, как вы будете плясать с петлей на шее в последние полчаса вашей жизни.

— Тот самый Латимер, — мягко сказал мой друг, — негодяй, истязавший брата девушки, на которой обещал жениться, и в итоге убивший несчастного с целью отнять у него фамильное состояние.

— Это всего лишь ваши слова, мистер Холмс.

Во сне он не ответил на замечание «судьи». Мысли великого сыщика были далеко. Сосредоточившись на обстановке «зала заседания», он с усилием, вызывавшим почти физическую боль, пытался уловить смутно припоминаемые детали. Несмотря на свет, бивший прямо в глаза, Холмс заключил, что место действия представляет собой не обычную комнату, а сводчатое помещение, где сходятся четыре вымощенных камнем коридора и каждый из них венчает готическая арка. Ничто во тьме этих переходов не подсказывало ему, находится ли он в Англии или на континенте, в уединенной крепости или в большом городе. По крупицам Холмс восстанавливал в памяти убранство зала, и следующим утром, когда он проснулся, основной клубок был уже распутан. Ключом к разгадке послужило имя Генри Кайюса Милвертона, которое мой друг беззвучно повторял, боясь утратить его в следующем сновидении.

На протяжении нескольких дней в перерывах между «слушаниями дела» Холмса держали взаперти. Камера, последнее его прибежище перед казнью, напоминала тоннель с голыми белеными стенами и сводчатым кирпичным потолком, поддерживаемым металлическими балками. За изголовьем кровати располагалась маленькая открытая ниша с водопроводным краном, тазом и сточным отверстием. День и ночь за Холмсом следили приставленные Милвертоном надзиратели.

Меблировка была убогой: приподнятое над полом дюймов на девять узкое деревянное ложе с тонким матрасом, грубым тюремным одеялом и холщовой подушкой; поставленные рядом столик и стул с прямой спинкой — их убирали на ночь из боязни, что узник воспользуется ими для побега. В другом углу стояли стол со стулом для надзирателя. Свет проникал сюда через два маленьких окна с матовыми рифлеными стеклами и мелкими железными решетками. Пол был выложен блестящими красными плитами. Еду Холмсу приносили уже нарезанной и подавали на белой оловянной тарелке без приборов: тюремщики опасались давать ему нож — вдруг заключенный вздумает сбежать или свести счеты с жизнью до назначенной даты.