Я поговорил с Мадлен Уиллоу. Сейчас она выглядела точно сама смерть. Эдак лет на сто шестьдесят, и плюс в каждом килограмме ее веса было две трети жира. Вот так она выглядела. А когда-то эта женщина, бывшая актриса, была хороша безо всякого преувеличения. Она дебютировала более тридцати лет назад в фильмах второго разряда, где целовала героя в шею, а потом била его. Танцевала на нью-йоркских балах на пуантах. Сейчас в это трудно было поверить. Она танцевала на пуантах.

— Аль Джант? Кто? Конечно, я его не знаю, кто бы он… Кто? Альдо Джианетти? — возмущенно восклицала она. — С вами что-нибудь не в порядке, молодой человек. Конечно, это были мои деньги. Я сделала тысячи, миллионы, когда была звездой. Я — что? Конечно, это были мои деньги. Я же говорю вам, я никогда не слышала об… Я пожалуюсь на вас властям, молодой человек. Я доложу о вас.

Я сказал ей, черт возьми, я ведь только спрашиваю, и оставил ее, узнав именно то, что ожидал, — ничего. Но еще оставалось много разных других путей.

Всю вторую половину дня я размышлял о голубоглазой Шерри Дэйн. Я дважды звонил и говорил с ней, частично для того, чтобы спросить, не вспомнила ли она еще чего-нибудь о киллере. А еще и для того, чтобы предупредить ее побольше быть дома и по возможности никуда не ходить, потому что и ее могут застрелить. Чем больше я узнавал об этом деле или строил догадок, тем больше я тревожился об этой актрисе.

А может быть, мне надо было больше беспокоиться о себе самом.

Это случилось, когда я меньше всего ожидал.

В тот день к вечеру за мной вполне могли следить. Только время от времени, я могу сказать это без всякого хвастовства. Заметить хвост и избавиться от него — для меня самое привычное дело. Это просто эпизод из жизни детектива, часть его работы, так же как для бухгалтера правильно вести его книги. И тем не менее они могли без особых трудностей определить линию моего поведения, куда я пойду дальше или что буду делать в течение ближайшего часа или двух.

Было около пяти часов дня, и я в течение двух последних часов объезжал членов съемочной группы Слэйда — как исполнителей, так и техников. Я надеялся, что кто-то из них — находясь один на один со мной и без опасения, что кто-то услышит его сообщение, — что-то добавит к моей разрозненной информации. Но никто из них ничего не мог дополнить. Любой, понимающий, что я делаю, мог в конце концов вполне логично допустить, что я обращусь и к другим членам съемочной группы, и определенно — к руководителям, и проявлял осторожность в разговоре со мной.

Вот так. Потом я убедился в этом. Но чтобы остаться в живых, вы должны предвидеть такие вещи заранее. Поэтому кто может быть уверен, что он останется живым?

И в течение двадцати секунд я в этом совсем не был уверен.

Я остановил машину у кромки тротуара на Палм-Драйв, около двухэтажного дома Вивиан Вирджин в Беверли-Хиллз. Я вышел из машины, думая о том, что Вивиан — истинная женщина, а мне нравились многие женщины, и я надеялся, что если она дома и даже не поможет мне в моем деле, то…

И это все, о чем я успел подумать.

Сначала я услышал свист пули у моей головы, а уж потом — треск выстрела. Забавно, какие мысли проносятся в голове в подобные минуты. Я думал: стреляли не из винтовки, по крайней мере не из той самой винтовки, потому что я слышал выстрел. И еще целых восемнадцать разных мыслей промелькнули в моей голове. Но я не стал задерживаться ни на одной, потому что я уже распростерся в воздухе, сделав такой прыжок, который оказал бы честь крупной газели, и заскользил по газону Вирджин, роя подбородком землю, словно крот. Но это продолжалось недолго.

Я упал на газон и покатился по нему, одновременно между поворотами доставая мой кольт особой модели, 38-го калибра.