Вера помогла ему восстановить целостность духа — он обрел его в единстве с Землей. Рассогласование между внутренней и внешней частями души исчезло.

И вот вдвоем с вновь обретенным другом они углубились еще дальше в горы, поражавшие диким великолепием. По словам О’Мэлли, ему стало совершенно ясно, что та «внутренняя катастрофа», которой он страшился, будет лишь означать полный перенос сознания из внешней во внутреннюю сферу. Утратится лишь та личность, что действовала в современном мире. По пути эта жизнь будет потеряна. Но пробужденная великаном подспудная часть личности постепенно примет бразды правления. Чтобы присоединиться к существам прамира и разделить с ними вечную жизнь красоты в близости к Земле, необходимо сдвинуть центр восприятия. Лишь так получится войти в состояние «до грехопадения» — в тот древний сад мировой души, чьи пределы оказались совсем недалеко от повседневности, — и познать наконец освобождение от столь удручающих его тревог современного мира.

На время он мог входить в такое состояние уже давно — во сне, грезах. В тех возбуждающих воображение трансах, когда он почти совершенно покидал тело, но выйти из него окончательно означало пойти на большее, чем простое обездвиживание. Он был свидетелем тому, что требовалось от него: полное высвобождение двойника при так называемой смерти, как у мальчика…

Поэтому, по мере того как они продвигались на север, в направлении могучего Эльбруса и границ Сванетии, в глубине души ирландец ощущал, что они приближаются к желанному саду и тем величественным вратам из рога и слоновой кости, которых пока не удавалось отыскать — оттого что он страшился позволить себе сделать шаг к ним. Нередко останавливался он под стенами сада, ощущал аромат его цветов, слышал звуки песен и даже улавливал тени той роскошной жизни, что протекала внутри. Но врата никогда не сияли для него, даже в небесах грез, поскольку взгляд всегда туманила тревога. Ему казалось, что врата раскрываются лишь в одну сторону — впуская внутрь, и он не мог решиться, медлил, возвращался… Многие совершали эту ошибку, подобно ему. Но там, внутри, не потребуется возвращаться, ибо на самом деле стены распахиваются наружу и заключают весь мир.

Цивилизация и человечество — эти слова человек меньшего масштаба видения оставил ему в качестве пароля безопасности. Теперь же он открыл, что простота и любовь служили более верными ключами. Этому безмолвно научил его друг-великан. Теперь сомнений не было.

В том маленьком селении их встреча прошла без единого слова. Никто ничего не сказал. Лишь взглядом русский спросил: «Как, идешь?» — и всем телом подался в том направлении, куда им предстояло двигаться, а когда ирландец согласно кивнул, то жестом подтвердил: «Значит, идем вместе». И они двинулись бок о бок, ничуть не медля.

Лишь оглядываясь назад, О’Мэлли мог заметить некоторую странность столь внезапного и согласного отправления в дорогу, тогда же оно представлялось совершенно естественным и неизбежным, как необходимость плыть после прыжка в воду. С той вершины, на которой ирландец стоял, мелкие детали были не видны — в экзальтации его занимали более возвышенные видения. Детали повседневной жизни скрылись за горизонтом. О пище, лошади и одеялах он даже не подумал. Совершенно безрассудно, ничем не стесненные, отправились они в путь. Так он мог бы взять в спутники ветер, солнечный луч или дождь. Ведомые единой мыслью или прихотью, и тогда бы могли испытать они больше забот, теперь же шли беззаботно и вольно.

Чуть задержалась одна подробность внешнего мира, хотя и она стремительно удалялась в сознании, словно погружаясь в глубь вод: образ бегущего крестьянина. Вспомнилось, как тот наклонился, чтобы подхватить и набросить башлык. Но эта картинка виделась будто совсем издалека.