— И, указав на безымянную могилу у их ног, на которой ветерок с моря шевелил траву, Шталь сказал: — Он умер в тот же день. Ранним утром, — добавил он тихо, с печальным участием.
— Он вернулся домой, — откликнулся ирландец.
Невыразимая радость наполняла его сердце. Тайна его вожатого была раскрыта. Сомнений быть не могло: его приключения были полностью духовны.
В воздухе повисло молчание.
На могиле не росло цветов, но О’Мэлли наклонился и сорвал несколько высохших травинок. Их он бережно заложил меж страниц своего блокнота, а затем приник к земле, выбеленной яростным солнцем, и прижался губами к сухой почве. Он лобызал Землю. Не обращая внимания на стоящего рядом Шталя, он поклонялся ей.
И тогда до него донесся звук, так любимый им, ибо он вмещал в себя всю глубину его страсти. Уши, приникшие к земле, ясно слышали его, но звук этот доносился отовсюду, создаваемый волнами, набегающими на берег, шорохом ветвей над головами, даже шелестом пожухлой травы. И в материнском сердце Земли он слышал тот звук, бившийся ритмичным пульсом. То был томительный зов тростниковой флейты вечного Пана…
Поднявшись на ноги, Теренс обнаружил, что Шталь отвернулся от могилы и теперь смотрел на море, не подавая вида, что заметил его действия.
— Доктор, — почти шепотом окликнул он его, — я вновь слышу мелодию, она доносится отовсюду! О, скажите, что и вы слышите ее!
Шталь обернулся и молча на него посмотрел. Глаза его увлажнились, а лицо обрело мягкое, почти по-женски сочувственное выражение.
— Это я, я вызвал ее. Ибо это и есть послание: мелодия, которую я должен донести миру. Никакие слова, ни одна книга не способны передать того, что сообщает она. — О’Мэлли стоял с непокрытой головой и сияющими глазами, а голос срывался от страстного стремления поделиться с людьми радостью, которую не знал, как передать. — Если я смогу сыграть на флейте Пана — услышат миллионы и… последуют за мной. Скажите ж, прошу, что вы тоже слышали ее!
— Мой друг, дорогой юный друг мой, — прочувствованно сказал немец, — вы действительно слышите ту мелодию, но сердцем. Совсем немногие слышат флейту Пана, подобно вам, и дают себе труд прислушаться. Современный мир полон звуков совсем иного рода, заглушающих ее. Но и из тех, кто слышит, — пожал он плечами, взял Теренса под локоть и повел к морю, — сколько таких, что захотят последовать зову, а тем более — отважатся на это?
Лежа на берегу, глядя на прибой у ног и на чаек, парящих в голубом небе, он добавил едва слышно:
— Простая жизнь утрачена навсегда. Она уснула в далеком Золотом Веке, и лишь те, кто спит и видит сны, способен ее отыскать. Если вы можете сохранить в себе радость — не просыпайтесь, мой друг! Мечтайте, но в одиночку!
XLI
Лето сверкало повсюду, а море растекалось синевой расплавленного неба и солнца. Вершины Кавказских гор вскоре скрылись на северо-востоке, а на юге, поросший лесом, холмился берег, сливавшийся почти неразличимо с синевой моря и неба.
Пассажиров первого класса было немного, О’Мэлли почти не замечал их присутствия. В Трапезунде на борт поднялся американский инженер, который строил железную дорогу в Турции; еще были две дамы-блондинки, возвращавшиеся домой из Баку, и атташе какого-то иностранного представительства в Тегеране. Но ирландцу больше пришлись по душе около сотни крестьян из Малой Азии, севшие на корабль в Инеболи, которые направлялись третьим классом в Марсель, а потом дальше, в Америку. Смуглые, диковатого вида, оборванные, очень грязные, с морем они встретились впервые, а вид дельфинов их просто поразил. Они жили на корме, там же и готовили, а их женщины и дети спали под брезентовым навесом, который матросы натянули специально для них над всей палубой. |