Пелэм не двигался, он даже не вздрогнул, не подскочил от неожиданности, ни единый мускул на его лице не дрогнул. Его реакция была иной: сердце замерло и сбилось с ритма. Сначала он затаил дыхание, а потом… что ж, инстинкт подсказал ему, что тишина предпочтительнее крика. Закричать: «Привет, Макс! Доктор, это вы?» — в огромном, отражающем каждый звук холле было невозможно. Кроме того — юноша уже нашел всему объяснение, — эта фигура вовсе не доктор Фелдман. Инстинктивно, еще прежде, чем начал спорить с собой, он знал, что это не его друг. На его крик не последовало бы ответа. Доктора Фелдмана не было в этом доме. Никого — молодой человек почти произнес это вслух, — никого не было в этом доме. А фигура, разумеется, была лишь плодом его разыгравшегося воображения.

Его рациональный склад ума, на который не повлияло даже нервное возбуждение, тотчас начал спорить с твердой убежденностью в том, что он видел доктора Фелдмана. Резкий яркий свет, мечущиеся тени, которые он видел сквозь призму взвинченных нервов, и тот факт, что образ доктора постоянно присутствовал в его мыслях, так как юноша страстно желал и надеялся его увидеть, — всего этого было достаточно, чтобы его воображение нарисовало силуэт доктора, соткав его из клочков скачущих теней.

Стараясь направлять луч света ровно, молодой человек осветил верх лестницы и угол лестничной площадки. Пелэм пытался разубедить самого себя: «Ведь даже на улице я принял двух прохожих за доктора, пока практически не поравнялся с ними!» Легкая улыбка мелькнула у него на лице, когда он подумал, что сейчас мало кто отращивает бороды, и ее наличия оказывалось достаточно, чтобы сложилось общее впечатление. Его разыгравшееся воображение вполне могло принять тени за фигуру человека с бородой. С лестницы не доносилось ни звука. По мере того как юноша спорил с собой, предостерегающая дрожь, что холодила спину, не то чтобы совсем прошла, но стала заметно меньше.

В то время как разум предлагал возможные объяснения случившегося, эмоции и инстинкты, не внимая доводам рассудка, оставались напряженными. Пелэм понял, что именно эмоции станут его главной проблемой. «Примитивность, доверчивость и суеверность — их свойства, — настойчиво напомнил он себе. — А я ведь здесь именно для того, чтобы наблюдать за движением эмоций и фиксировать причуды воображения». Трезво поразмыслив, он, прежде чем эмоции смогли бы с ним сыграть еще одну злую шутку, решил предпринять активные действия: он обыщет весь дом сверху донизу и только тогда изберет место на ночь.

Трюк? Розыгрыш? Или жгучий интерес его друга к ментальным экспериментам нашел такой выход? Этот «срочный вызов» снова промелькнул в голове юноши.

Оставив свое имущество на полу, молодой человек достал из рюкзака пистолет и начал обход брошенного здания. Он медленно поднялся по лестнице, освещая все вокруг, а звуки его шагов эхом разносились по дому.

Огромный пустой дом и так не выглядел гостеприимным, а свет фонаря, по сравнению с которым тьма вокруг казалась еще более кромешной, был явно недостаточным для обследования. Чтобы его начать, требовалось набраться храбрости. Дом был не просто пустым — он был пустым, потому что в нем никто не смог жить. Он пришел в запустение из-за давящей атмосферы, ведь двое сменившихся здесь следом друг за другом, причем недавно, жильцов выбрали это место, чтобы свести счеты с жизнью. И причины этих действий, по разумению Пелэма, не добавили уюта. А двумя годами ранее другой жилец, который, по всей видимости, и сыграл роль зловещего источника всех последующих событий, также покончил с собой, предварительно умертвив самым ужасающим образом всю свою семью.