Миссис Биттаси так резко подалась вперед, что шелковые оборки на платье зашуршали громче, чем газета. Издав какой-то тихий звук — нечто среднее между сопением и фырканьем, — она резко сомкнула ступни и положила руки на колени.

— Дэвид, — тихо сказала она, — я думаю, что эти ученые просто потеряли голову. В Библии, насколько я помню, об этом ничего нет.

— Насколько я помню, тоже, София, — терпеливо ответил он. Затем, после паузы, добавил, скорее, возможно, для себя, чем обращаясь к ней: — Кажется, Сандерсон говорил однажды нечто подобное.

— Значит, мистер Сандерсон мудрый и думающий человек, и человек надежный, — быстро подхватила она, — если он так сказал.

Она думала, что муж отнесет эту ремарку к Библии, а не к ученым. Он не стал исправлять ее ошибку.

— А растения, дорогой, это не то же самое, что деревья, — отстаивала она свою позицию, — не совсем то.

— Согласен, — тихо произнес Дэвид, — но и те и другие принадлежат к великому царству растений.

Помолчав секунду, она ответила:

— Царство растений! Тьфу!

И покачала прелестной немолодой головкой. В эти слова она вложила такую степень презрения, чтобы царство растений услышало ее и устыдилось бы, что покрывает треть мира спутанной сетью корней и веток, робко трепещущими листьями и миллионами остроконечных верхушек, что жадно ловят солнце, и ветер, и дождь. Это слишком верно, чтобы подвергаться сомнению.

II

Итак, Сандерсон прибыл, согласно договоренности, и в целом его краткий визит удался. Почему он вообще пришел, осталось загадкой для прочих, потому что художник никогда не наносил визитов и, уж конечно, не пытался втереться в доверие к заказчикам. Должно быть, Биттаси ему чем-то понравился.

Миссис Биттаси обрадовалась, когда тот уехал. Гость не надел ни подходящего костюма, ни даже смокинга, а явился в сорочке с чересчур свободным воротником и большим широким галстуком, на французский манер. Волосы у него отросли слишком длинными для того, чтобы быть приятными глазу. Все это было, может, не так уж важно, но говорило о некоторой несобранности. И галстуки слишком уж выбивались.

Но человек он был интересный и, несмотря на оригинальный наряд, оставался джентльменом.

«Может, — подумала миссис Биттаси со свойственным искренним милосердием, — он потратил двадцать гиней на другие нужды — поддержать немощную сестру или пожилую мать».

Она не представляла, сколько стоят кисти, рамки, краски и холсты. И многое простила еще и ради его прекрасных глаз и жаркого энтузиазма. Ведь так много тридцатилетних мужчин уже пресыщены.

И все же, когда визит был окончен, она вздохнула с облегчением. И не предложила прийти еще раз, с радостью отметив, что и муж также воздержался от приглашения. По правде говоря, манера этого молодого человека завладевать вниманием старшего собеседника, не считаясь ни с возрастом, ни с привычками, на долгие часы уходя в лес или ведя разговоры на лужайке под палящим солнцем, а вечером — в сыром сумраке, подкрадывавшемся из близкого леса, была ей не по вкусу. Разумеется, мистер Сандерсон и не подозревал, как подвержен Дэвид приступам индийской лихорадки, но тот наверняка мог сказать ему.

Они говорили о деревьях с утра до ночи. Это бередило в ней давний подсознательный ужас, следы которого неизменно приводили в темную лесную чащу; а подобные чувства, согласно протестантским воззрениям, привитым ей в детстве, вызывались искушением. Видеть в этом чувстве иное было опасной игрой.

При взгляде на собеседников она преисполнялась ужасом, который не понимала, и из-за этого боялась еще больше. Они рассматривали старый корявый кедр с излишним вниманием, неблагоразумным, по ее ощущению, пренебрегая чувством равновесия, установленным свыше ради людского спасения.