Даже после обеда они пошли курить, присев на касающиеся лужайки ветви, и зашли в дом только после настойчивой просьбы. Кедры, где-то слышала она, небезопасны после захода солнца; они плохо влияют, если стоишь слишком близко; а спать под ними даже опасно, хотя, в чем заключается опасность, миссис Биттаси позабыла. Она спутала его с анчаром.
На всякий случай она позвала Дэвида в дом, а Сандерсон вошел сразу после него.
Прежде чем решиться на такую безапелляционность, она украдкой из окна гостиной наблюдала за мужем и гостем. Сумерки окутывали их влажной дымкой. Миссис Биттаси видела тлеющие кончики сигар, слышала монотонные голоса. Над их головами проносились летучие мыши, а крупные ночные бабочки бесшумно порхали над цветущими рододендронами. И вдруг, пока она смотрела, ей пришла в голову мысль, что муж как-то изменился за последние несколько дней — фактически с момента приезда мистера Сандерсона. Перемена была во всем его существе, хотя и трудно было сказать, какая именно. Женщина, по правде говоря, и не решалась выяснять. Срабатывал инстинктивный страх. Даже позволив ему пройти, она бы предпочла ничего не узнавать. Безусловно, она заметила какие-то мелочи; небольшие внешние признаки. Во-первых, перестал читать «Таймс» по вечерам, во-вторых, забыл о своих жилетах в крапинку. Становился порой рассеянным, неопределенно высказывался по вопросам, которые до недавнего времени решал не задумываясь. И еще: вновь начал разговаривать во сне.
Софии бросились в глаза эти и еще десяток других маленьких странностей, и их совмещение усилило беспокойство, отчего ее бросило в дрожь. Испуг, затем смятение, разом охватили женщину. Ее глаза с трудом различали скрытые сумраком фигуры под сенью кедра, а сзади подступал лес. Прежде чем удалось отыскать мудрый совет свыше, что вошло у нее в привычку, София услыхала внутренний шепот, очень быстро прошелестевший: «Это все мистер Сандерсон. Зови Дэвида сейчас же!»
Она так и сделала. Ее пронзительный голос пронесся по лужайке и замер в лесу, быстро стихнув. Эха не последовало. Звук впитал бастион тысячи настороженных деревьев.
— Сырость здесь пропитывает все насквозь, даже летом, — пробормотала она, когда те послушно вошли.
Удивление мешалось в ней с раскаянием за свою дерзость. Они пошли на зов так смиренно.
— Муж подвержен этой лихорадке с востока. Нет, пожалуйста, не выбрасывайте сигары. Можем сесть у открытого окна, пока вы курите, и наслаждаться чудесным вечером, — без умолку говорила миссис Биттаси, что было ей несвойственно.
Причиной тому было подсознательное волнение.
— Какая тишина… Какая чудная тишина, — продолжала она, поскольку все молчали, — такое спокойствие, а воздух так свеж… и Бог всегда рядом с теми, кому нужна Его помощь.
Слова соскользнули с языка прежде, чем она поняла, что говорит, но, к счастью, София успела понизить голос, и никто не услышал концовки. Вероятно, так инстинктивно выразилось ее облегчение. Но то, что она смогла такое сказать, повергло ее в смущение.
Сандерсон принес для нее шаль и помог расставить кресла; она поблагодарила в старомодных, изящных выражениях, отклонив предложение гостя зажечь лампы.
— Думаю, они привлекут мошкару.
Втроем они сидели в сгустившихся сумерках. Седые усы мистера Биттаси и желтая шаль его жены светлыми пятнами выделялись по обоим концам маленького полукруга, а между ними сидел Сандерсон с черной гривой, посверкивая глазами. Художник негромко возобновил разговор с хозяином дома, очевидно начатый под кедром. Миссис Биттаси настороженно, с нелегким сердцем, слушала.
— Понимаете, деревья при дневном свете довольно скрытны. Они полностью проявляются только после захода солнца. Я никогда не узнаю дерево до конца, — с этими словами он слегка поклонился даме, будто извиняясь за что-то, по его ощущению, не совсем понятное или приятное для нее, — пока не увижу его ночью. |