Солнце уже описало свою золотую дугу на небосводе и больше не могло медлить на горизонте гаснущего дня. Явилась ночь – и тьма окутала землю. Веселые гости покинули брачные чертоги, вознося благодарности Януарию, и в радостном расположении духа поскакали по домам. Улеглись ли они сразу же спать? Этого я не знаю. Зато я знаю, чем мечтал заняться Януарий. Он только о постели и думал. Он не мог дольше ждать. Поэтому он приготовил себе любовный напиток – горячий пунш из сладкого вина с пряностями. Еще он пожевал кое-каких лекарственных травок, следуя советам Константина Африканского, этого бесстыдного монаха, который написал трактат «О соитии». Он опробовал все известные ему мази и варева. А затем он вернулся к своим близким друзьям, которые еще не покинули его дом, и попросил их «ради любви к Господу» немедленно уходить. Они послушались. Допили то, что оставалось в их кубках, и задернули занавески. Священник благословил супружеское ложе, и к нему подвели Маю. Она была по-прежнему спокойна и молчалива, как камень. Все гуськом вышли из опочивальни и оставили жениха с невестой наедине.

Как только последние гости ушли, Януарий вцепился в Маю. Она ведь была его весной, его раем, его женой. Он хватал и лапал ее, целовал ей щеки и губы. Щетина у него была жесткая, как шкура у старой акулы. Лицо у него было как кустарник с шипами, и он исколол ей всю нежную кожу. А потом заворковал над ней:

«Ах, моя милая, милая моя, я должен посягнуть на твое тело, дорогая, и сделать тебе больно. Да, тебе придется потерпеть, прежде чем я закончу свое дело. Но послушай, уточка моя! Ни один хороший работник не станет торопиться без нужды. Тут нужно все делать медленно и верно. Времени у нас хоть отбавляй. Мы ведь теперь повязаны священными узами брака, так что торопиться нам ни к чему. Нас благословил священник. Мы можем делать все что угодно, и это не будет грехом. Ведь человек не может порезаться собственным ножом. Закон разрешает нам немножко позабавиться друг с другом».

С этими словами он навалился на жену, проник в нее и так пропыхтел всю ночь. Потом он слез с нее и подкрепился хлебом, смоченным в хорошем красном вине. А затем уселся на кровать и принялся громко петь. Он плотоядно посматривал на жену и облизывался. Он был резов, как жеребенок, и распутен, как обезьяна. Когда он запел, вокруг его шеи затряслась дряблая кожа. Вдруг голос у него пропал, вместо пения послышалось хриплое карканье. Кто знает, что обо всем этом подумала Мая? Она глядела на него, а он сидел на постели в одной ночной сорочке и в ночном колпаке, с морщинистой шеей и костлявой рожей. Можно не сомневаться – ей вряд ли понравилось такое представление.

«А теперь я отдохну, – заявил он. – Скоро уже светать начнет. Мне надо поспать».

Он положил голову на подушку и заснул спокойным сном. Проснулся он в девять часов и бодро вскочил с кровати. А Мая оставалась в опочивальне еще четыре дня.

Труженику необходим отдых, а иначе ему (или ей) просто не выжить. Это относится к любому живому существу – к рыбам и птицам, зверям и людям.

А я вернусь к печальному Дамиану, томящемуся любовью к Мае. Вот что мне следовало бы сказать ему: «Ах ты, глупый мальчишка! Ну и дурачок же ты, Дамиан! Ответь мне на один вопрос: как ты собираешься поведать Мае о своих муках? Да она же наверняка прогонит тебя. Если ты вздумаешь объясняться ей в любви, она просто выдаст тебя мужу. Да поможет тебе Бог! Что тебе еще сказать?»

Итак, Дамиан барахтался в Венерином пламени, беспомощно сгорая от страсти, и готов был саму жизнь свою подвергнуть риску. Его мучения сделались невыносимыми. Он попросил у кого-то перо с чернилами и написал письмо в стихах, где открывал все свои печали.