Он колотил своих братишек и сестренок, набрасывался с кулаками на приемных отца и мать; бил кошку, мучил котят, затеял однажды жестокий бой с наседкой на заднем дворе и потерпел поражение; но в отместку едва не забил насмерть молочного поросеночка, который, не чая бедствий, забрел в его приют у навозной кучи. Он крал яйца, пробивал скорлупу и высасывал содержимое; крал масло и поедал его с хлебом, а то и без хлеба, как придется; крал сахар и прятал его между страниц «Хроники Бейкера», которой никто в доме не читал и читать не мог; так со страниц истории впитывал он искусство лгать и грабить, являя успехи, поразительные для его лет. Если какой-либо последователь мисс Эджуорт и ее философских единомышленников не поверит мне или усмотрит в моем рассказе преувеличение и искажение истины, пусть знает: это картинка с натуры, и притом самая достоверная и точная. У меня, у Айки Соломонса, был некогда прелестный братишка, который воровать начал, еще не умея ходить (и не по чьему-либо наущению, — если вы человек житейски опытный, то должны знать, что у людей нашего вероисповедания честность — первый закон, — но лишь по природной склонности); итак, повторяю, воровать он начал, еще не умея ходить, лгать — еще не умея говорить, а в четыре с половиной года, повздорив с моей сестрой Ребеккой из-за горсти леденцов, он хватил ее по руке кочергой и вместо извинения сказал просто: «Так ей и надо, жаль, что не по голове!» Милый мой Аминадаб! Вспоминаю тебя и с презреньем смеюсь над всеми этими философами. Природа создала тебя для той жизни, которую ты прожил: негодяем был ты от рождения и до последнего вздоха, и ничем другим не мог быть, как бы ни сложилась твоя судьба; и счастье еще, что ты родился в такой семье; ибо, будь ты воспитан в любой другой вере, кто знает, каких бы ты натворил серьезных бед! Автор «Ришелье», «Сиамских близнецов» и пр. любит повторять такую сентенцию: «Poeta nascitur non fit» , желая сказать, что, как он ни тщился стать поэтом, ничего у него не вышло; а я скажу: «Canalius nascitur non fit». В нас все от природы, что бы там ни болтала мисс Эджуорт.
Итак, в то время как отец его, женившись на деньгах, влачил в пышных хоромах существование галерного раба, а мать, как говорится, покрыв грех венцом, жила степенной мужнею женой в своей деревне, юный Том Биллингс рос там же, в Уорикшире, забытый и отцом и матерью. Но было ему предначертано от Рока однажды воссоединиться с ними и оказать немалое влияние на судьбу обоих. Порой путешественник в йоркском или эксетерском дилижансе задремлет уютно в своем уголке, а проснувшись, видит, что он уже перенесся на шестьдесят или семьдесят миль от того места, где Морфей смежил ему веки; вот и в жизни подчас мы сидим неподвижно, а Время, бедняга-труженик, бежит и бежит себе, днем и ночью, без передышки, без остановки хотя бы на пять минут, чтобы промочить горло, и будет бежать так до скончания века; так пусть же читатель вообразит, что с тех пор, как он в последней главе расстался с миссис Хэйс и с другими почтенными персонажами этой повести, промчалось семь лет, в течение которых все наши герои и героини шли предначертанными им путями.
Не столь уж приятно описывать, как муж семь лет плотничал или занимался иным каким ремеслом, а жена семь лет беспрестанно точила его, бранилась и проклинала свою долю; по этой причине мы и решили опустить рассказ об этих первых супружеских годах мистера и миссис Джон Хэйс. «Ньюгетский календарь» (бесценное пособие для всех популярных романистов нашего времени) сообщает, что за эти семь лет Джон Хэйс трижды или четырежды покидал свой дом и, побуждаемый вечным недовольством жены, пробовал приискать себе новое занятие; но всякий раз, прискучив этим новым занятием, очень скоро возвращался к семейному очагу. Потом родители его умерли, оставив ему в наследство малую толику денег и плотницкую мастерскую, где он до поры до времени и продолжал работать. |