— Родная команда, — пробормотала я себе под нос и покорно поплелась за наставником Юджина. — До боли в сердце…

Мы спускались примерно в том же ключе, в каком, собственно, я и прожила почти две недели в этом роскошном и противном отеле. То есть не как нормальные люди, приехавшие в Нью-Йорк погостить пару деньков и поприсутствовать на премьере какого-нибудь театра на Бродвее, а как бандиты-рецидивисты, только что ограбившие комнату богатого постояльца и спрятавшие труп свидетельницы-кастелянши в платяной шкаф. То есть какими-то коридорчиками, не очень опрятными лестничными клетками и грузовыми лифтами, которыми даже стройматериалы, имей они дар речи и конституционное право голоса, отказались бы пользоваться по соображениям гигиены.

…Машина, поджидавшая нас в полуосвещенном подземном гараже, была огромной и неправдоподобно длинной. Метров, наверное, в десять, не меньше. Черная, с красивыми серебряными блямбочками, она как-то сразу напомнила мне, что я не на Масловке и еду, увы, не в редакцию родной комсомольской газеты. Стеймацки любезно приоткрыл дверь и пропустил меня внутрь этого чудо- автомобиля, салон которого был чуть меньше, чем наш редакционный холл, в котором мы принимали особо почетных гостей. Сев рядом со мной, он протянул руку к дверце, нажал на выступ красной кнопки и на расстоянии четырех метров от моего носа медленно шипя, словно усталая змея из корзины факира, поднялось черное матовое стекло.

— Изолируете? — отстраненно поинтересовалась я.

— Изолирую, — кивнул конвоир.

— Господин Стеймацки, а что именно я не должна видеть в ходе нашей поездки: планировку улиц города Нью- Йорка или косматый затылок вашего водителя?

— Таковы правила, мэм. Вы иностранная подданная, мэм, и попали в Штаты… м-м-м… не совсем обычным путем.

— Вы что, на самом деле верите, что я смогу когда-нибудь вернуться в Москву и рассказать на Лубянке, что в номерах отеля «Мэриотт» после двенадцати ночи не отключают горячую воду?

Мой провожатый вздохнул.

— Мисс Мальцева, я просто исполнитель и только. Рядовой чиновник с рутинными обязанностями в некоем департаменте, о котором пишут и придумывают значительно больше, чем он того заслуживает. Мне было приказано доставить вас в целости и сохранности по указанному адресу. Меня зовут Лука Бенедикто Стеймацки, до пенсии мне осталось три месяца, семь дней и семнадцать с половиной часов. И клянусь пресвятой девой Марией, что я выполню это поручение, дабы не лишиться честно заработанной пенсии, которая даст мне возможность уйти на заслуженный отдых и навсегда отгородиться от человеческой глупости.

— Вы считаете этот план реальным?

— Какой именно? Мой уход на пенсию?

— Нет, я имею в виду самоизоляцию от человеческой глупости.

— А почему бы, собственно, и нет? — мой конвоир недоуменно пожал плечами.

— Вы идеалист, господин Лука Стеймацки, — тихо сообщила я.

— Да ну?! — Стеймацки одарил меня каким-то особым взглядом. Так брезгливые мужчины смотрят на совершенно посторонних грудных младенцев, которых, по странному стечению обстоятельств, необходимо срочно выкупать и перепеленать.

— Ага. День, когда вы действительно сумеете отгородиться от человеческой глупости, будет выбит на вашей надгробной плите в виде даты смерти. Сделать это при жизни, насколько мне известно, не удавалось еще никому…

Стеймацки открыл рот, явно желая возразить, но потом, видимо, передумал и, протянув вперед руку, выдвинул вмонтированный в спинку переднего сидения объемистый бар с бутылками и хрустальными стаканами.

— Пить хотите, мэм?

— Нет.

— А выпить?

— Тем более.

— Не пьете вообще? — Стеймацки смотрел на меня с нескрываемым интересом.