Поднявшись на ноги, он вдел ноги в тапки и вышел из спальни на балкон второго этажа, где трижды прошептал скороговоркой:

– Куда ночь, туда и сон…

Смутная тревога осела где-то внутри. Умиротворенно щурясь, Конягин принялся обозревать свои владения, занимающие двадцать четыре сотки южной окраины Ростова-на-Дону. В цветастых трусах гулял ветерок, над головой голубели небеса, перед глазами плясала солнечная рябь, позолотившая кроны яблонь и груш.

«Ах, хорошо, ах, славно», – расчувствовался Конягин и громко поприветствовал копошащегося возле газонокосилки садовника, в миру прапорщика действительной службы Голобородько:

– С добрым утром, Иваныч. Все перекуриваем?

– Так ведь это, – заволновался прапорщик-садовник, – шуметь-то вроде как не того…

– Спасибо за заботу, – кивнул Конягин свысока. – Да только лучше бы ты, братец, тарахтел на всю округу, чем «Беломором» дымил. Хватит атмосферу отравлять, Иваныч, хватит сачковать. Не в расположении части.

Пристыженный Голобородько включил свой трескучий агрегат и двинулся вдоль газона, не то чтобы по идеальной прямой, но и синусоиды не выписывая. Некоторое время Конягин провожал его подозрительным взором, а потом махнул рукой – есть на свете объекты более привлекательные, чем нетрезвые прапорщики в латаных портках. Куда ни глянь – всюду пестреют цветы, над ними деловитые пчелы кружатся, еще выше мелькают быстрокрылые стрижи. Никаких злобных тварей из ночных кошмаров. Тишь, да гладь, да божья благодать. Рай, сущий рай. Особенно если взираешь на мир не из окна московской квартиры, а с балкона белоснежного особняка, откуда до штаба двадцать пять минут езды.

Жаль, Ларочка не захотела перебираться к деду. Сгубила ее столица, заманила, засосала, как трясина. Одна фотография в рамочке на память о любимой внученьке осталась. Вошедший в комнату Конягин взял ее в руки, поднес к глазам. Ларочка на снимке еще совсем малютка, в коротеньком платьице с бабочками, в беленьких гольфиках.

– Ох и подвела же ты деда, милая, – прогудел Конягин. – Будь ты жива, я б тебе…

Осторожно поставив фотографию на место, он посетил туалет, потом ванную комнату, потом опять возвратился в спальню, гадая, ехать ли в штаб прямо сейчас, или погодить маленько, дождавшись сперва звонка от верных людей. Сегодня утром проблема с похищенным компьютером должна благополучно разрешиться. Отставной капитан Хват выполнил поручение и даже вызвал вертолет, на котором намеревался улететь из чеченского пекла.

«Дудки! – мстительно подумал Конягин. – Зачем ты тут нужен, чересчур независимый, чересчур строптивый капитан? Оставайся там, где находишься. О тебе позаботятся… Уже позаботились», – поправился Конягин, бросив взгляд на часы.

Девятый час. Это означало, что Хват вот уже как семьдесят четыре минуты мертв вместе с хакершей, которую чеченцы засадили за компьютер. Вот-вот об этом доложит по телефону майор Жгутов, наверняка мечтающий не только о подполковничьих, но и о генеральских звездах…

Он думает, носить их почетно и приятно. Самоуверенный болван! Кому-кому, а Конягину хорошо известно, что такое карабкаться на вершину военной иерархии и какие усилия требуются, чтобы там удержаться. Всю жизнь он только и занимался, что сталкивал вниз других, не позволяя обойти себя. Полагался лишь на собственные силы, не доверяя никому. Был одним в поле воином. А во время передышек хлестал водку, тоже, как правило, в одиночку. Жаль, что недолго осталось удерживать завоеванную вершину. Годы. Ох-хо-хо, как же их много, прожитых лет… и все псу под хвост.