– Дело дашь полистать?

– Не дам, на проверке оно. Но там и смотреть-то нечего. Был на дискотеке, зацепил девчонку. Слегка подпоил и трахнул в своей машине. В извращенной форме, дважды. Платье порвал, нос разбил. Хорошо разбил, с переломом. Потом отвез домой и дал тридцать баксов. Это с его слов. Она отрицает.

– А мошенничество откуда взялось? Баксы фальшивыми оказались?

– Нет, я ж говорю, их вообще не нашли. На следующий день, за пять минут до того, как его опера наши повязали, он в ларек фальшивую пятисотрублевку толкнул. Сам понимаешь, у него на воле друзья остались. С ларечником разобрались, с девчонкой,, видать, поговорили. Она теперь хвостом крутит, допросить заново надо, но две недели дозвониться не могу. Ну и плюс к этому – почки ему подлечить надо и с женой разобраться. Вот и решили отпустить, – следователь пожал плечами. – Я был против. Так что если успеешь что-то на него накопать – буду рад. Успеешь? Наши опера не чешутся.

– Не успею.

– Значит, отпустим. Сволочь он! Я-то надеялся: если до суда в камере продержу, то хоть три-четыре года получит реальных. Теперь, сам понимаешь, отделается условно.

– Такие долго не живут.

– Пока толстый сохнет, тощий сдохнет. Хоть настроение ему испорти напоследок, что ли…

Испортить Зуйко настроение было сложно. Коротко стриженый бугай в дорогущем «Адидасе» с недоумением посмотрел на Волгина:

– Чего-то я тебя не знаю. Ты кто такой?

– Неправильный вопрос. Женя. Не так надо спрашивать. Правильный вопрос: ты чьих будешь? Или, еще лучше: кто твоя «крыша»?

Комната для допросов в СИЗО мало отличалась от таковой в ИВС. Освещение похуже, вместо стульев – привинченные к полу скамейки, надписи на стенах: «Легавым отомстят родные дети» и «Вася, статья 102, 93 – 95».

– Ну ты, бля, загнул!

Зуйко широко расставил ноги, оперся на колени локтями, смотрел исподлобья, с некоторым напряжением, но без страха. Несомненно, он уже знал, что скоро выходит. Ничего удивительного – местный опер предупредил Волгина, что из камеры Зуйко каждую неделю изымают по радиотелефону.

Как отдыхается, Женя? Нормально! Домой, наверное, хочется? Слышь, чего тебе надо, мент? Ты, вообще, кто такой?

– Евгений, ты не слишком борзеешь?

– Не слишком. Я тебя сюда не звал.

– Так и сел ты сюда не по своей воле. А звать меня не надо, я сам прихожу.

– Ну и на фига ты пришел? Нет, я, в натуре, не понимаю! Еще чего-то навесить хочешь? Так не получится!

– Что, нет за душой ничего?

– А вот и нет! Пойди, докажи. Знаю я ваши приколы…

– Если б знал – не сел. Не те нынче времена. Раньше б с такой статьей ты под шконкой бы жил.

– Не ваши времена. Не ментовские. А под шконкой я бы никогда не жил.

– Женя, ты такую Инну Локтионову помнишь?

– Не помню.

– В мае девяносто пятого вас за вымогалово задерживали. Она с вами была. Убили ее, Женя.

– А я-то здесь при чем? Я в это время здесь уже парился!

– Так ты знаешь, когда ее убили?

– Догадался.

– Филин, наверное, позвонил. Правильно сделал! У меня, Женя, к тебе короткий разговор. Короткий и прямой, как твои извилины. Хочу я, Женя, предложить тебе сделку. Я не мастер торговаться, поэтому сделаю свое предложение один раз и в доступной форме. Ты у нас, кажется, под залог выходишь? Можно ведь обломать тебе это удовольствие. Здорово обломать. Утром выйдешь, а вечером опять в той же камере окажешься.