Пожилой мужчина, которого все называли Папой, наливал себе в чашку кофе, наклонив голову с гладко прилизанными седыми волосами. Он стоял у сервировочного столика. Белое махровое полотенце, в которое он был обернут, оттеняло загорелую кожу. Он всегда одевался с иголочки, носил золотую булавку в воротничке и всегда был загорелым. Но только гляньте, каким тщедушным он выглядит теперь! Усохший, сморщенный… На выпиравших ключицах, словно на жердочках, могла бы прыгать птичка…

Затем где-то в глубине, за открытой дверью в спальню, включили душ. Девица, стало быть, оставила его наедине со своим папиком.

— Папа?

Старик вскинул голову и нахмурился, сдвинув брови. Точно так же он смотрел, когда государственная комиссия, расследовавшая организованную преступность в Канаде, поинтересовалась, чем он зарабатывает себе на жизнь, на что он ответил, что изготовляет пеперони, сильно наперченные колбаски, которые поставляет в пиццерии.

— Вы ко мне? — спросил он бодрым голосом.

— Я от вашего зятя.

— О господи! Я так и знал! — вздохнул он. — Говорил я дочери, чтобы не выходила за этого парня, никудышного прихлебателя и лизоблюда. Выходить за панка — хуже некуда! Так ведь не послушалась. Даю ему от силы месяцев шесть, потом будут еще одни похороны.

— Если желаете, чтобы он откинулся побыстрее, обратитесь ко мне, — сказал Черный Дрозд. Он заметил, что старик, нахмурившись, пристально разглядывает его. — Вы не знаете, кто я? — спросил он.

— Впервые вижу, — буркнул старик, выходя из-за столика. — Да, точно! — пожал он плечами, подойдя к окну.

— Вы знаете остров Уэлпул, Папа? Он там, за рекой Детройт, в Канаде… Большие корабли ходят туда до самого ледостава, вверх по реке Сент-Клэр до озера Гурон и через Верхнее озеро поднимаются обратно. Остров Уэлпул — это индейская резервация, где живет моя бабушка.

Старик молча смотрел на него.

— Она из племени оджибве, как и я, — продолжал Арман. — Она знахарка и колдунья. Однажды хотела превратить меня в сову, но я ей сказал, что не хочу быть совой, хочу быть черным дроздом. Вот так я и получил свою кличку. Мои братья называли меня так, когда мы были пацанами и приезжали туда.

Старик отвел взгляд и, похоже, задумался.

— Вы помните нас, братьев Дега? Одного пристрелила полиция, он работал на вас. Второй в Кингстоне отбывает из-за вас пожизненный срок. Папа, вы меня слышите? А я вот здесь…

— Неужели бабушка могла превратить тебя в сову?

— Запросто. Знаете, когда мы приезжали туда летом еще пацанами, у нас с собой было мелкокалиберное ружье. Мы ходили на болота и охотились на ондатр. Но нам редко удавалось их обнаружить, так что по дороге домой мы пристреливали собак, кошек и птиц. Жители бесились, но помалкивали. И знаете почему? Боялись, что наша бабушка с ними что-нибудь сделает.

— Превратит в кого-то, кем им не хотелось бы быть, — кивнул старик. — Как она это делает?

— У нее есть барабан, в который она бьет и при этом напевает что-то на языке оджибве, так что я не знаю, что она там приговаривает.