|
Приближался праздник, но настроение у всех было далеко не праздничным. Люди носились по улицам с ужасом в глазах. Быть может, это последний Новый год в нашей жизни. Никто ни на кого не смотрел, все орали – каждый свое, не заботясь, слушает их кто-то или нет. Город Гамлетов, проклинающих подлые небеса. Естественно, разбитые окна, вскрытые брошенные машины. Салме казалось, что она попала на съемки фильма о гибели Манхэттена с Уиллом Смитом в главной роли. В Голливуде регулярно разрушают Манхэттен. Такое парадоксальное признание в любви. Салма думала обо всем сразу. Где Андерсон. Как он мог бросить ее в такой момент. Куда подевался Хоук. Почему она посреди царящего повсюду безумия тащится в Центральный парк на встречу с фентаниловым дилером. Неужели правильно встречаться со своим сумасшедшим поклонником тет-а-тет, ведь никого не будет рядом, если он… если он что? Ему сто лет, и он безобидней комара. Он не лишен своеобразного шарма и разговаривает как хорошо образованный человек. Да почему она успокаивает себя, она что, лишилась рассудка, как и все остальные? Этот человек опасен. От него следует держаться как можно дальше. Салма исправно принимала выписанные ей в связи с биполярным расстройством препараты, но несмотря на это, ощущала подступавшую истерику у себя в крови. Сколько подарков получила она от матери. Одноногий, к тому же пропавший, отец. Биполярное расстройство, которому она вынуждена ежедневно противостоять. И алкоголизм, который она сублимировала в зависимость от препаратов. Одного конкретного препарата. Одной из его форм. Спрея, который ты брызгаешь под язык, то есть под все аргументы и неустройства, и наступает покой.
Спасибо, мамочка. Ты виновата в том, что я есть. И если со мной сегодня что-то случится, виновата будешь только ты. Мир для меня начал распадаться уже давно. Я отчетливо ощущаю это. Конечно, нельзя было допускать передозировки. Мне повезло, что я выжила, повезло, что не стала инвалидом, повезло, что могу вот так идти к Центральному парку по сошедшей с ума Мэдисон-авеню, но во всей системе нет никого, готового прикрывать меня со спины. Если бы мои люди вовремя подключились, они бы смогли не дать этой истории ход, сделать ее гораздо меньше – небольшие проблемы со здоровьем, ничего серьезного, но они позволили раздуть ее до небес. В своей передаче я всегда говорила только то, что думаю, понимая, что в наши дни любой, кто даже косвенно высказывается о политике, носит мишень у себя на спине, особенно темнокожий, особенно темнокожая женщина. Естественно, у меня были враги. Я должна была предвидеть, что так случится. Вместо этого я передознулась и сама подставила свою спину под нож. Наверное, мне стоит вернуться домой. Я скучаю по Бомбею. Невозможно вернуться в Бомбей, по которому я скучаю, невозможно вернуться домой. Вот кем мы все здесь становимся. Уплываем из мест, которые любим, а затем в них приходят люди с топорами и горящими факелами, громят все и сжигают, а мы говорим: ах, как же это грустно. Но мы сами покинули свой дом, сами оставили его пришедшим на наше место варварам. Могу ли я винить свою мать и в этом тоже? Почему бы и нет. На что еще годятся мертвые матери. Не могу заставить себя смотреть вверх. Что это там вообще такое. Словно какой-то колосс схватил бластер и прострелил в небе дыру. Смотришь на нее, и хочется умереть. Такое нельзя исправить. Едва ли кто-то в Вашингтоне или на мысе Канаверал знает, что на хрен делать с этим. Интересно, а там вообще остался кто-то, кто работает у себя за столом, или все, как здесь, носятся по улицам и орут, все пространство между Белым домом и Капитолием и вокруг них – Дюпон-серкл, Национальная аллея, Пенсильвания-авеню – становится их одним сплошным ааааааааа. В Овальном кабинете зияет огромная овальная дыра. Ааааааааа. Вот все, что у нас осталось. Ничто овальной формы. Вот к чему пришло человечество за все годы своего существования. Шекспир Ньютон Эйнштейн Ганди Мандела Обама Опра и в конце крик бессилия. |
