Они остановились, глядя на парусник, который с попутным ветром шел через Эресунн на север.

– Не пора ли тебе рассказать? – обронила Карин.

– О чем?

– О том, что именно случилось в Пекине. Я же знаю, ты не рассказала правду. По крайней мере, всю правду и ничего, кроме правды, как присягают в суде.

– На меня напали. Украли сумку.

– Но обстоятельства, Биргитта. В них я не верю. Все время чего‑то недоставало. Конечно, в последние годы мы виделись нечасто, но я же знаю тебя. Когда‑то давно, в бытность бунтарками, наивными бедолагами, которые путали чувства с разумом, мы вместе учились говорить правду и лгать. Я и пытаться не стану говорить тебе неправду. Или морочить голову, как выражался мой отец. Потому что знаю, ты меня раскусишь.

У Биргитты словно гора с плеч свалилась.

– Сама не пойму, – сказала она, – почему я утаила половину истории. Может, потому, что ты была очень занята своей первой династией. А может, потому, что сама толком не понимала случившегося.

Они продолжили путь по пляжу и, когда солнце пригрело не на шутку, сняли куртки. Биргитта рассказала про снимок с камеры наблюдения из маленькой гостиницы в Худиксвалле и про свои попытки отыскать этого человека. Рассказала подробно, как свидетель под бдительным оком судьи.

– Да, об этом ты словом не обмолвилась, – сказала Карин, когда Биргитта умолкла.

Они повернули и пошли обратно.

– После твоего отъезда я изнывала от страха. Боялась, что сгнию в каком‑нибудь подземном застенке. А полиция после объявит, что я просто исчезла.

– Я расцениваю это как недостаток доверия. И вообще‑то должна бы обидеться.

Биргитта остановилась, повернулась к Карин лицом:

– Мы не настолько хорошо знаем друг друга. Пожалуй, думаем, что знаем. Или желаем, чтоб так было. В юности мы относились друг к другу совсем иначе, нежели сейчас. Мы друзья. Но настоящей близости между нами нет. А возможно, не было никогда.

Карин кивнула. Они пошли дальше, ступая по водорослям, где песок суше всего.

– Людям хочется, чтоб все повторилось, чтоб было точь‑в‑точь как раньше, – сказала Карин. – Но с годами приходится волей‑неволей защищаться от сентиментальности. Дружбу необходимо все время перепроверять и обновлять, тогда она уцелеет. Старая любовь, может, и не ржавеет. А вот старая дружба – увы…

– Уже одно то, что мы разговариваем, есть шаг в нужном направлении. Мы как бы счищаем ржавчину стальной щеткой.

– Что произошло дальше? Чем все кончилось?

– Я уехала домой. Полиция или какая‑то тайная спецслужба обыскала мой номер. Что они искали, я не знаю.

– Но ты же наверняка думала об этом? О краже сумки?

– Конечно, все дело в фотографии из худиксвалльской гостиницы. Кто‑то не хотел, чтобы я искала этого человека. Но вместе с тем я думаю, Хун говорила правду. Китай действительно не хочет, чтобы зарубежные гости возвращались домой и рассказывали о так называемых несчастных случаях. Особенно сейчас, когда страна готовится показать свой грандиозный номер – Олимпийские игры.

– Целая страна с миллиардным населением ждет за кулисами своего выхода. Необычайная мысль.

– Многие сотни миллионов людей, наших любимых бедных крестьян, наверняка знать не знают, что такое эти Олимпийские игры. А может, прекрасно понимают: оттого, что молодежь мира соберется в Пекине на игры, им лучше не станет.

– Я смутно помню ту женщину, по имени Хун. Она была очень красивая. В ней сквозила настороженность, она будто все время ждала, что что‑то случится.

– Может быть. Мне она запомнилась иной. Она помогла мне.

– Служанка нескольких господ?

– Я думала об этом.