– Нет, – отозвался Я Жу. – Не догоню. Но никто не ведает, кому кого в итоге придется хоронить.

– Почему ты говоришь об этом сейчас? В день рождения?

– Умный знает, что смерть всегда ходит с ним рядом.

Он провел сестру в другой конец комнаты, где стояли мягкие кресла и диван. Хун не любила алкогольные напитки, и он налил чаю из золоченого чайника. Сам же пил воду.

Хун Ци с улыбкой смотрела на него. Потом разом посерьезнела.

– Я принесла тебе подарок. Но сперва хочу узнать, правдивы ли слухи, дошедшие до меня.

Я Жу развел руками:

– Я окружен слухами. Как все публичные люди обоего пола. В том числе и ты, дорогая сестра.

– Мне хотелось бы только знать, правда ли, что свои крупнейшие строительные контракты ты получил с помощью взяток. – Хун Ци резко отставила чайную чашку. – Ты понимаешь, что это означает? Я имею в виду взятки.

Я Жу вдруг устал от Хун Ци. Нередко их разговоры развлекали его, потому что сестра отличалась умом и меткостью суждений. К тому же в спорах с нею он мог отшлифовать собственные аргументы. Она придерживалась старомодных взглядов, чтила идеалы, которые уже ничего не значили. Солидарность – такой же предмет торговли, как и все остальное. Классический коммунизм не выдержал тягот действительности, в которой старые теоретики, собственно, никогда не разбирались. То, что Карл Маркс был во многом прав, что касается фундаментального значения экономики для политики, а Мао показал, что даже бедные крестьяне могут подняться из нищеты, вовсе не означало, что огромные задачи, стоявшие сейчас перед Китаем, можно решить, продолжая некритично применять классические методы.

Хун Ци ехала в будущее, пустив лошадь, так сказать, задом наперед. Я Жу знал: ее ждет неудача.

– Мы никогда не станем врагами, – сказал он. – Наша семья была в числе пионеров, когда наш народ начал странствие из упадка. Мы просто спорим о том, какие способы надо применять. Но я, разумеется, никого не подкупаю и сам тоже взяток не беру.

– Ты думаешь только о себе. А больше ни о ком. Мне трудно поверить, что ты говоришь правду.

На миг Я Жу вышел из себя:

– О чем ты думала шестнадцать лет назад, когда аплодировала старичью из партийного руководства, позволившему танкам давить людей на площади Небесного Спокойствия? О чем ты думала тогда? Разве ты не понимала, что я бы мог быть одним из тех, что стояли на площади? Мне было тогда двадцать два года.

– Это была необходимая мера. Стабильность всей страны находилась под угрозой.

– От нескольких сотен студентов? Неправда, Хун Ци. Вы боялись кой‑кого другого.

– Кого же?

Я Жу наклонился к сестре и прошептал:

– Крестьян. Боялись, поскольку бы выяснилось, что они заодно со студентами. Вместо того чтобы ради будущего страны направить свои мысли в другое русло, вы схватились за оружие. Вместо того чтобы решить проблему, пытались ее скрыть.

Хун Ци не ответила. Только неотрывно смотрела на брата. Я Жу подумал, что оба они из семьи, которая несколько поколений назад не смела глаз поднять на мандарина.

– Нельзя улыбаться волку, – сказала Хун Ци. – Волк решит, что ты хочешь драки.

Она встала и одновременно положила на стол сверток, обвязанный красной лентой.

– Мне страшно, братец, ведь я вижу, куда ты идешь. Я сделаю все возможное, чтобы такие, как ты, не превратили страну в нечто постыдное и достойное сожаления. Нам снова предстоят большие классовые бои. На чьей ты стороне? На своей собственной, а не на стороне народа.

– Я вот думаю, кто сейчас волк, – сказал Я Жу.

Он попытался поцеловать сестру в щеку.