|
— Тебе бы так. — Не желай добра ближнему, огребешь взамен сполна, — ухмыльнулся Гордей. — Добро, оно ведь сделано из зла, как сказал один мудрый человек. — Ага. А другие за ним повторил-ли, — передразнила его Анка, теперь переключившая внимание на два островерхих холма из битого, оплавленного стекла. Они словно приглашали: пройди между нами, дружок, и будет тебе тотчас счастье. — А знаешь, на этот раз ты права, — с интересом глянул на нее Гордей. — Читала в детстве правильные книжки? — Только с картинк-ками, — отрезала Анка. — А что до вашего добра, то тут его и вправду больше не из чего сделать. Одно зло кругом. И дерьмо. Она обвела рукой малопривлекательный ландшафт. И тут же вскинула автомат. Досылать патрон в патронник ей не понадобилось — наша дева- воительница всегда держала свой танковый бесприкладный АКМ на боевом взводе. Между стеклянными холмами как в сказке материализовался человек в стеганом строительном шлеме со шнуровкой, выцветшем солдатском бушлате, потертых до седины джинсах и огромных резиновых сапогах на толстой подошве. Между прочим, лучше и эксклюзивней обувки для Свалки не придумать. Житель Свалки был ярко выраженным кавказцем, чернобородым, плотным, коренастым, невысокого роста, но с необычайно длинными, я бы даже сказал обезьяньими руками. Причем левое запястье он плотно обмотал грубой материей вроде брезента или кожей, под которой скорее всего было что-то набито. Мне показалось, что рука вывихнута, но не сломана, и кавказец попросту наложил на нее грубое подобие шины, сохраняющей руке подвижность. Смерив нас ленивым взглядом из-под мохнатых черных бровей, абориген опустил старенькую штурмовую винтовку, знававшую, по всей видимости, еще Карибский кризис и джунгли Камбоджи. После чего направился прямиком к нам. Среди осколков стекла и кирпичного боя он ступал вполне уверенно. Чувствовались долгая привычка и знание здешних троп. Когда человек остановился в десяти шагах от нашей группы, ощетинившейся автоматными стволами, я сумел получше разглядеть его вооружение. И по достоинству оценить. В самом деле, несмотря на преклонные лета американской штурмовой винтовки М-16 и ее, по всей видимости, долгий огневой стаж, выглядело оружие безукоризненно. Во всяком случае, мне, живи я, не приведи Господь, в этом гадючнике на постоянной прописке, и в голову бы не пришло разгуливать среди фонящих куч мусора и благоухающих крысиных тушек с автоматической винтовкой, прямо-таки лоснящейся от смазки. А также, в довершение ко всему, блестящей свеженачишенным серебром! Да-да, приклад М-16, отполированный временем и частым боевым употреблением, был усыпан серебряными насечками, как стены дачной бани бывшего мастера производственной практики из провинциального ПТУ — медной чеканкой. И я про себя тут же окрестил его Казбичем. Помню такого горца еще с младых ногтей, когда летом читал по школьной программе лермонтовскую «Бэлу». У того, кажется, тоже бешмет был в лохмотьях и весь общий вид полностью соответствовал положению «затрапезно» в негласной шкале фейс-контроля нашего сталкерского бара «Лейка». Зато кинжал во-о-от такой и — в таких же серебряных насечках! У Казбича имелся еще один весомый аргумент для нашей предстоящей беседы. |
