|
Я видел его фотографии у гроба Валентино, у постели Джинни Иглз,[71] на какой-то яхте во время парусной регаты в Сан-Диего, куда его взяли как зонтик от солнечного удара для дюжины нью-йоркских киномагнатов. Говорили, он посадил на иглу всех звезд киноиндустрии, а затем лечил их в своей тайной клинике где-то в Аризоне, неподалеку от Нидлз.[72] Ироничное указание в названии города также не было оставлено без внимания. Филипс редко обедал в столовой; от его взгляда портилась еда. Собаки лаяли на него, словно на посланника ада. Взятые им на руки младенцы кусались и страдали кишечными коликами. При появлении доктора все вздрагивали и расступались. Док Филипс метал пристальные взгляды то в одного, то в другого. Через несколько мгновений у некоторых начался нервный тик. Фриц повернулся ко мне: — Для него всегда есть работа. То слишком много цыпочек явились с утра пораньше к пятому павильону. То сердечные приступы в нью-йоркском офисе. То этот актер в Монако попался со своим ненормальным дружком из оперы. Он… Мрачный доктор прошагал за нашими стульями, что-то шепнул Станиславу Гроку, потом быстро повернулся и спешно покинул столовую. Фриц хмуро поглядел на входную дверь вдали и, обернувшись ко мне, грозно сверкнул моноклем: — Ну что, все понимающий господин футурист, расскажите нам, черт возьми, что происходит? Пунцовый румянец вспыхнул на моих щеках. От стыда язык прилип к нёбу. Я опустил голову. — Музыкальные стулья! — раздался чей-то крик. Грок вскочил и, глядя на меня, повторил: — Стулья, стулья! Все засмеялись. Все задвигались, и мое смущение осталось незамеченным. Когда же народ наконец перестал носиться в разные стороны, я вдруг увидел, что Станислав Грок, человек, полировавший Ленину лоб и причесывавший его козлиную бородку для вечной жизни, сидит напротив меня, а рядом со мной сидит Рой. Грок широко улыбнулся, словно мы всю жизнь были друзьями. — Куда это Док так рванул? Что происходит? — спросил я. — Не обращай внимания. — Грок спокойно взглянул на дверь столовой. — Сегодня в одиннадцать утра я почувствовал толчок, будто студия кормой налетела на айсберг. С тех пор народ снует как угорелый, вычерпывая воду из тонущей лодки. Я счастлив, когда вижу столько людей в панике. Тогда я забываю свою унылую работу по превращению гадких утят Бронкса в бруклинских лебедей. Он прервался, чтобы съесть ложечку фруктового салата. — Как вы думаете? С каким айсбергом столкнулся наш «Титаник»? Рой откинулся на спинку стула и сказал: — Что-то стряслось в бутафорских и столярных мастерских. Я бросил на Роя сердитый взгляд. Станислав Грок напрягся. — Ах да! — медленно произнес он. — Небольшая проблемка с морской коровой, деревянной женской фигурой для фрегата «Баунти». Я пнул Роя под столом, а он спросил, наклонившись вперед: — Но вы ведь, конечно, говорили не об айсберге? — О нет, — со смехом ответил Грок. — Я говорил о столкновении не с арктическим айсбергом, а с воздушным шаром, наполненным струей горячего воздуха: все эти раздувшиеся от спеси продюсеры-балаболки и студийные подпевалы сейчас вызваны на ковер к Мэнни. Кто-то будет уволен. А затем… — Грок указал на потолок своими маленькими кукольными ручонками, — упадет наверх! — Как это? — Человека увольняют из «Уорнера», и он падает наверх в «МГМ». Человека увольняют из «МГМ», и он падает наверх в «Двадцатый век Фокс». |
