— Вы еще и нырять заставите, — вздохнул я, — а там вода холодная, да и плаваю я как рыба-утюг.

— Ничего. Как мать-перемать, так мать-перемать, а как мать-перемать, так хрен? — совдеповский юмор Рерих в Германии не растерял. — Не хочешь нырять — заставим, не можешь — научим. Ты ведь в Братстве теперь, а Братство, оно как армия.

— Я на военной кафедре обучался.

Мы посмеялись. Я еще раз подумал, что обязательно сквитаюсь с Рерихом. Не потому, что он был из стана моих врагов, а просто по той причине, что оказался в пределах досягаемости. Других уязвимых «светлых братьев» под рукой не было.

— Слушай, я в библиотеке вчера копался и нашел одну презабавную книгу. — Володя допил коньяк и поставил бокал на стол. — Целый день о ней сегодня думал. Погоди, сейчас принесу.

Он вернулся с антикварным фолиантом под мышкой.

— Вот, гляди, — сказал он, водружая фолиант рядом со мной. — Листал-листал, и вдруг на тебе!

Рерих ткнул в заднюю сторону форзаца, покрытую ровными строками убористого текста. Ниже помещалась какая-то схема.

— Что это за письмена? — недоуменно воззрился я на схему. Она напоминала план дома с участком.

— Я бы и сам хотел знать. — Володя придвинул стул и сел рядом со мной. Наши носы уткнулись в книгу. — Не могу разобрать, на каком языке это написано. Шпрехаю и спикаю я весьма прилично, немного разбираюсь во французском и польском. Это же, — ткнул он пальцем в страницу, — не похоже ни на один язык.

— Забавно, — пробормотал я, пытаясь разобрать первую фразу. «At asedra, odal soda. Gink ti cansom sipe omse. At icy tilsena utna». Чернила от времени выцвели. — Действительно странное какое-то рукописание.

— Что же это может быть?

— Не берусь судить, абракадабра какая-то.

— Я так понимаю, это шифр. — Володя Рерих озадаченно почесал переносицу.

— Не исключено, — пожал я плечами и налил нам обоим еще коньяку. — Писано латиницей, но не представляю, к какой языковой семье его отнести. Напоминает чем-то латынь, или, скорее, оско-умбрийский язык, или даже тохарский. Я, конечно, не лингвист, но текст равным образом можно определить как родственный индо-иранской группе.

— Коктейль, я так понимаю. — Рерих с уважением поглядел на меня. — Что, если такого языка вообще не существует?

— Как так не существует? — смешался я. — Да мы его имеем как очевидный факт! Налицо присущий языку ритм. Если ставить ударение на последнем слоге… — бокал замер у моего рта, — то чувствуется рифма. Да это стихи!

— Стихи? — изумился Рерих.

— Стихи, только написано в строчку. Если придать им определенный размер… Я не баловался поэзией, но все же. — Я перевел взгляд на Рериха. — Есть карандаш и листочек?

— Найдется, — ошеломленный Володя предоставил в мое распоряжение кубик американской бумаги для заметок и изящный «паркер» в скромном платинированном корпусе. Когда я заведу себе такой? Наверное, хорошо служить в «Светлом братстве».

— Возьмем в качестве примера хотя бы первую фразу и придадим ей размер, — набросал я на листке свою версию. — Вот, прочти. На подчеркнутой букве делай ударение.

Помолчали. Подумали.

— Вот как. Действительно, похоже, — промолвил Володя.

Он взял листок и книгу, забился в кресло у окна и, насупившись, принялся изучать оба артефакта, натруженно соображая с пьяных глаз.

Я смаковал коньяк, подумывая, не пойти ли мне спать, бросив к чертям собачьим этого шифровальщика с его книгой. Но было интересно, чего он там нарифмует.