Ненадолго, впрочем. Черноух помрачнел, медленно сплюнул и шагнул к сатиру.

– Ну все, духарик, допросился, – объявил он, поудобнее перехватывая биту. – Будем из тебя…

Из‑за спины Клыка вынырнул альбинос, уже замахиваясь битой.

Леха рванулся ему наперерез, оскальзываясь в гальке…

И этот туда же, чертов шибздик однорогий! Как же он не чувствует, что сбоку на него находят?! Почему даже глазом туда не косит, идиот…

Леха рванул наперерез альбиносу – но только ведь не успеть, слишком далеко сатир вышел к кабанам. Слишком поздно…

По долине прокатился тугой звон.

На миг все трое кабанов застыли: невозмутимый Клык, альбинос с прутом над головой, замахнувшийся Черноух, осекшийся на полуслове…

И тут их всех скрутило.

Клык и черноухий взвыли, стискивая зубы. Альбинос заорал во весь голос, выгнулся дугой и рухнул на щебенку.

– Опять… – выдохнул черноухий, разворачиваясь к опушке. Про сатира он забыл.

Как и Клык про Леху:

– Назад! Быстро!

Альбинос лишь скулил, катаясь по земле. Хватал ртом воздух и никак не мог оправиться от приступа боли.

– Пошли, придурок! – схватил его за шкирку черноухий и потащил к лесу.

Клык на миг задержался. Поймал взгляд Лехи, прищурился:

– Ну, смотри, мужик… Смотри…

Развернулся и побежал за своими.

Копыта у кабанов были странные – снизу не плоские, а как‑то дугой, словно ладонь попрошайки. Куски щебенки попадали в эту вмятину и, когда на это копыто переносился вес, так и норовили вылететь, как шашки из‑под пальца при игре в Чапаева. Кабаны оступались почти на каждом шагу. Бежали вроде бы по прямой, а получалось змейкой. Они были уже на опушке, когда над долиной снова прокатился тугой звон. Всех троих скрутило, альбинос и черноухий не удержались и рухнули на землю.

– Встать! – рявкнул Клык. – Быстрее! Ну!

Троица рванула дальше, в переплетение зеркальных стволов и ветвей. Скрылись.

Из‑за леса донесся тугой звон, и тут же завопил альбинос. Даже из‑за деревьев его было слышно…

Через минуту за лесом привычно забухали взрывы, застучали очереди – и тут же на опушке вспух туманный шар. Из него вывалился альбинос, вскочил и бросился в лес.

Едва он скрылся, на опушке сгустились еще два шара. Клык и черноухий вывалились на камни почти одновременно.

– Да‑а, рогатый… – протянул сатир. – Нехило хрюшкам перепало. Похоже, и тебе достанется…

– Ладно, не пугай. Пуганые.

– Да нет, рогатенький… – пробормотал сатир и вздохнул. Без привычного ехидства. – На этот раз тебя, похоже, достанут. И достанут не по‑детски…

– Да ладно тебе…

– Было ладно, да все вышло, – хмуро отозвался сатир, все глядя на опушку.

Леха медленно втянул воздух, еще медленнее выдохнул, изо всех сил стараясь сдерживаться. Что за дурацкая манера вести разговор? То пугает, то партизанку на допросе строит!

– Ну хорошо. И как же они меня достанут? Еще раз припрутся сюда? Буду спать у другого прохода. Мне‑то что, а им от леса далеко не походишь. Не смогут они за мной бегать по всей зоне.

– Они‑то бегать не смогут… – сказал сатир. И таким тоном произнес это «они‑то»…

– Но если не они, то кто же и как меня…

– А так! – вдруг обозлился сатир. – Языком больше мели, парнокопытное!

Он развернулся и побрел к озерам.

Леха проводил его взглядом.