А теперь к этой какофонии присоединилось еще и солнце. Взобралось в самый зенит и палило оттуда, и палило, слепя и заливая все вокруг душным жаром…

В голове было тяжело и зло. Хотелось на кого‑нибудь накинуться, да так, чтобы в клочки! Чтобы пух и перья летели…

– Вон, – сатир мотнул мордой на солнце. – Видишь?

Леха невольно проследил за его взглядом, уперся глазами в ослепительный диск солнца – и зажмурился. Стиснул зубы от боли. По глазам как ножом резануло.

– Что «видишь»?! – прошипел Леха, едва сдерживаясь. Ну, все… Похоже, этим «кем‑нибудь», на кого будут выпускать душевный пар и из кого полетят пух и перья, будешь ты, партизанка однорогая!

– Солнце где – видишь? – Сатир был все так же невозмутим. – Час дня сейчас будет.

– И что?!

– А то, что с Москвой у нас разница одиннадцать часов! А смены у модеров длятся по полсуток! Сейчас меняться будут.

– И что?!!

Господи! Нет, это просто невозможно терпеть! Как дать бы ему по лбу, чтобы научился разговаривать по‑человечески…

– А вот что… – Сатир дернул подбородком и своей грязной бородкой на опушку.

Еще одно облачко. Лопнуло от синеватого всполоха, и оттуда выпал альбинос.

Тут над долиной опять зазвенело, и Леха заранее сморщился перед воплем, от которого мурашки по хребту, – альбинос всегда орал после этого звона…

Но вопля не было.

И кататься по щебенке, извиваясь в судороге и лягая воздух от боли, альбинос тоже не собирался.

Вместо этого он не спеша поднялся с четверенек на ноги, даже отряхнуться решил – вместо того чтобы пулей нестись обратно в лес! Словно почувствовав взгляд в спину, обернулся, заметил Леху и сатира – и сделал руками отрывистое па на крепко сжатых кулаках. Простое и доходчивое.

Потом развернулся и засеменил в лес. Как бы и бегом, но без особой спешки…

Опять облачко, на этот раз выпал черноухий. Поднялся и тоже не очень‑то спеша направился в лес.

– Ну наконец‑то! – облегченно выдохнул Леха. Повернулся к сатиру: – Им снизили уровень боли, да?

Сатир кивнул, скептически поджав уголок губ.

– Им‑то снизили… А вот чего ты радуешься – этого я не понимаю…

Леха нахмурился, разглядывая его. Шутит?… По тону не похоже, но с сатира станется… Да только если это и шутка, то все равно дурацкая!

Сатир тоже покосился на Леху – и вдруг хмыкнул:

– Рогатенький, ты правда такой тупой или прикидываешься? Думаешь, им уровень боли снизили за красивые свиные глазки?

– В смысле?…

– Разве это не потому, что модер их пожалел? Часа два уже мучаются, если не больше…

– В смысле держи пасть шире и глотай проворнее! – вдруг обозлился сатир. – Запрещено модерам уровни боли трогать! Прут их с работы за такие дела, и ни одна сука тут за красивые глаза никому уровень боли не понизит! Понял?!

– Но…

Леха покосился на опушку. Там опять туманилось облачко. Выпал альбинос. Неспешно поднялся и засеменил в лес. Этак через силу. И лень вроде – но надо, обещал…

– Вот и я про то же! – все орал сатир. – Чем, думаешь, они тут могли расплатиться, а?!

– И чем же?

– А‑а‑а… – Сатир от души махнул на Леху рукой, – Теперь‑то что, теперь молись своему парнокопытному богу, чтобы пронесло…

Он спрыгнул с валуна.

– Ладно, спи! Дело есть серьезное, но ты сейчас, похоже, ни хрена не соображаешь.