Мария.  Не говори так… про папу… про моего любимого папочку!

Клара.  Наконец – имбецильность твоего отца. Неудержимый психический распад. А мой вечно тяжелый живот… этот избыток природы, который претит чувствительной натуре… этот концентрат женственности, перед которым пасует всякий прогресс… творческую личность просто воротит от самого вида разбухшего чрева… Он без конца говорит, что его так и тянет в воды озера Гарда, что он должен утонуть. Он хочет исчезнуть в природе. Нечто подобное он пытался сделать на Рейне. Но на самом деле он опасается другого – исчезнуть во мне, в той, из кого, что ни год, выползали порождения его семени. Мерзкие белые червячки. Включая тебя, славная моя Мария. (Треплет ее, награждает ласковыми подзатыльниками. Мария, наконец, вырывается, с визгом и дебильной ухмылкой бежит к Комманданте, бросается на него, и он принимается похотливо ее оглаживать. Клара с обидой смотрит вслед дочери.) Первый параграф кодекса искусства гласит: техника есть средство, техника как цель убивает искусство! (Комманданте с новыми силами тискает Марию.)

Мария  (ластясь к Комманданте). А можно мне потом… посмотреть самолетик?.. Ну, пожалуйста, пожалуйста (шаловливо подпрыгивает у него на коленях).

Комманданте.  Конечно, какой разговор, дитя мое (с наигранным безразличием и как бы между прочим). Твой рот, твердея на бледном лице, принимает почти чеканную выразительность, будто томимый жаждой, будто он ненасытен и создан для того, чтобы притягивать, вбирать, всасывать.

Мария.  Чудный… пречудный… самолетик! (Тем временем в одном из углов комнаты Луиза с горничными готовят чайный стол. Желтые розы и т. д. Закончив сервировку, Луиза барабанит по скатерти, выполняя упражнения для пальцев. Обе пианистки, Луиза и Клара, обмениваются ревнивыми взглядами.)

Луиза  (Кларе). Я – чистый образец венецианской пианистки, а вы – добросовестная, обделенная фантазией выученица немецкой школы. Я неряшлива, размашиста, небезупречна в темпе, но дородна и аппетитна. Я проста и груба, и кожа у меня смуглая.

Клара  (бросает па нее рассеянный взгляд и вновь кидается к Комманданте, который целуется с Марией. Клара в отчаянии, противоречащем содержанию ее речи, втолковывает ему свое, в то время как параллельно звучат высокопарные слова Комманданте). Слух! Ее слух! Слух моей маленькой Марии способен различать такие нюансы, которые для других вовсе не существуют. Я упорно развивала ее, специализировала ее талант, что прекрасно проделывал со мной мой отец. Она умеет во всех тональностях быстро находить доминантовый аккорд и легко модулирует, начиная с любого места и как пожелает.

(Комманданте, которому Клара действует на нервы, незаметно для нее подает знаки Аэли, чтобы та избавила его от присутствия немки. Аэли берет Клару под руку и пытается выпроводить, хотя и с ласковой гримасой. Клара, естественно, упирается.)

Клара  (с чрезмерной эмоциональностью). Абсолютизация половых различий – вот что губит всех нас. И вас, Ариэль, тоже. Эта болезнь смертельна по природе своей. Она разрушает узы глубочайшей близости между мужчиной и женщиной. Так в один голос говорили мой отец и Роберт. Умерщвление моей личности было ускорено тем, что из меня делали святую, некую идеальную фигуру. Пассивный сопутствующий образ, далекий и безобидный. Поэтому я, в сущности, не жила. Но чтобы совершенно увериться в моей нежизнеспособности, муж окончательно добил меня своим гением.

Луиза.  Да успокойтесь вы! Нельзя же так. Вы не у себя дома, в конце концов! Здесь внимают лишь крикам страсти, от которой только один шаг до смерти.