Прибыл чай, а с ним отчасти восстановился и порядок. Две монахини, сидевшие все это время с довольно несчастным видом, оживились. После чая разбор стихотворения Дилана Томаса прошел более организованно, и Трису удалось выудить из нескольких членов группы соображения относительно его смысла и структуры. Когда в девять часов Трис наконец прекратил занятие, встал мистер Хоуп и произнес:

— Так вот, я не знаю, что думают другие, а я считаю, что сегодняшнее занятие было чрезвычайно поучительным. По крайней мере, я считаю, оно доказало одно: а именно — требуете вы от поэзии того же, чего хотят эти леди, или вы хотите, чтобы она говорила о жизни, Китc все равно стоит превыше всего.

Все повставали и начали надевать пальто.

— Не забудьте воспользоваться запасами книжного шкафа, — воскликнула староста группы, миссис Таббингтон, — и не забудьте, пожалуйста, сдать деньги за чай, или мне, или в блюдечко у выхода.

Монахини вытащили свои кошельки.

— Мы платим каждая за себя, — сказала одна из них Трису и прыснула. Постепенно народ рассеивался, за исключением нескольких человек, которые неизменно задерживались, задавали ему вопросы личного характера, советовали жениться, обсуждали отдельные моменты дискуссии.

— Я не хотела говорить, — заявила пожилая дама, — но я считаю, что мистеру Тинкеру надо запретить посещать занятия группы. Некоторые уже поставили подписи под заявлением. Он всем портит занятия.

— Ха! — гаркнул мистер Тинкер, который, почесываясь, надевал пальто посреди класса. — У нас свободная страна. Вы не можете взять и вышвырнуть человека. Все вы только и можете, что завидовать человеку, у которого в жилах течет хоть капля настоящей крови.

— Мистер Тинкер прав, — сказал Трис. — Но я надеюсь, мистер Тинкер, вы будете следить за вашим языком. У нас в группе есть монахини.

— Видел я их, — ответил мистер Тинкер.

Еще несколько вопросов, и остался один лишь Луис Бейтс, крупная фигура которого маячила у дверей.

— Я вот думал, не в одну ли нам сторону, — сказал он.

— Я и сам об этом думал, — ответил Трис, закладывая бумаги в портфель. — Вы понимаете, что вы сорвали занятие?

— Многие говорили, что это лучшее занятие из всех, какие у них только были, — заметил Бейтс. Уж мы точно заставили их думать, правда?

— Мы? — переспросил Трис.

— Ну да, вы, да я, да мистер Тинкер, — сказал Бейтс.

— Я считаю, что вы вели себя довольно скверно, — ответил Трис. — У вас явно склонность к драматическим жестам, правда?

— Полагаю, что я вел себя не важно, — задумчиво сказал Бейтс.

— Да, — твердо произнес Трис. Вид у Бейтса был такой, точно ему страшно польстили; любое внимание он принимал за комплимент.

— Может, мы могли бы поговорить об этом, — сказал он. — Может, я как-нибудь вечером зашел бы к вам.

— Здесь больше не о чем говорить, — ответил Трис, — за исключением того, что я рассчитываю, что, либо вы будете вести себя с полной ответственностью, либо в дальнейшем прекратите посещать эти занятия.

Бейтс опечалился.

— Но для меня это самые плодотворные занятия за всю неделю, — сказал он. — Это единственное время, когда я могу послушать вас со всеми тонкостями. Должен же кто-то сказать вам, что как преподаватель вы очень много даете.

Но, надевая в туалете спортивный костюм, Трис испытывал лишь глубокое ощущение неудачи. Ему казалось, что единственный человек, которого он способен здесь убедить, который разделяет его самые существенные убеждения, — отъявленный безумец.