Он поднялся первым, демонстрируя, что от слов пора переходить к делу.

Посланные заранее на вокзал доложили, что куда-то пропали все машинисты. Возможно, погибли в ночной схватке, все-таки банда Яниса прибыла по железной дороге. Возможно, разбежались со страха, а то и решили, что в их услугах больше нет нужды. Без того странно, что поезда ходили так долго после всеобщего развала, когда не стало ни государства, ни, соответственно, каких-либо проездных документов.

Аргамаков ничуть бы не удивился любому из вариантов. Он уже давно потерял способность к удивлению, едва ли не с того момента, когда страна в одночасье сошла с ума. Полковник не стал отменять отданных приказов, лишь добавил к ним еще один пункт: найти людей, способных управлять паровозами, после чего отправляться немедленно.

Радена последний пункт вроде бы не касался. Его уже ждал во дворе «паккард», тот самый, который привез их в Смоленск. Тот же самый немногословный спокойный Ясманис сидел за рулем, и даже гигант-поручик Изотов по-прежнему восседал на заднем сиденье с «льюисом» в огромных руках. Не хватало лишь Ольги и Сухтелена, чтобы вся их компания вновь оказалась в сборе.

Ольга… Она поджидала ротмистра в конце коридора, желая узнать из первых рук, о чем говорил командир.

С каким бы удовольствием Раден побеседовал с девушкой! Конечно, не о служебных делах, исключительно о личных, или, хотя бы, о посторонних. Да только не было у барона времени для крохотных солдатских радостей.

Он в нескольких словах сообщил самое главное: отряд пока остается в Смоленске. На больший же срок загадывать нет никакого смысла.

– А теперь, прошу прощения, Ольга Васильевна, служба! Как только освобожусь, обязательно поговорим. Если вы не против, разумеется.

Раден застыл, ожидая ответа, и девушке не оставалось ничего другого, как произнести:

– Я буду ждать.

Вроде ничего не было в этих трех словах. Мало ли почему можно ждать человека! Из любопытства, из элементарной вежливости, в конце концов. А то, что девушка при этом чуть улыбнулась, так кто рискнет объяснить девичью улыбку? И все равно Раден был на седьмом небе от счастья, словно ему было обещано бог весть что. Он чувствовал, как улыбается сам, хотя автомобиль давно нес его по улицам и положение обязывало быть серьезным.

Как и позавчера, школу окружали часовые. На этот раз они пропустили машину беспрепятственно и с ходу сообщили, что нового начальника в школе нет и когда будет – неизвестно.

Впрочем, барон был втайне этому рад. Ну, не лежала у него душа к Либченко! И вроде одно дело делали, недавно дрались плечом к плечу, но не лежала – и все.

Или дело было в неизжитом извечном антагонизме между фронтом и тылом?

Дивизия, в которой служил Раден, включилась в войну намного раньше пехоты. Подобно остальной кавалерии, она с первых дней прикрывала развертывание армии, а с начала самого первого наступления шла впереди. Вела разведку, брала вражеские позиции, рубилась с германцами и венграми, пока те не стали избегать открытых сабельных стычек…

Потом было всякое. Атаки чередовались с отходами, конный строй – с занятием окопов наравне с пехотой. Порою выпадало постоять в резерве, иногда выводили на отдых. Война же состоит не из одних боев. Но все-таки с первого и до последнего дня Раден находился на фронте, и даже в госпитале считал дни, когда сможет вернуться к дружной полковой семье. И пусть уже нет ни фронта, ни тыла, в душе оставалась подсознательная обида на всевозможных болтунов из думы, коммерсантов, земгусаров, присяжных поверенных и собственных собратьев-офицеров, предпочитавших отсиживаться в безопасных местах, когда речь шла о судьбе страны.