У нее не было выбора.

Поэтому она сдалась под напором песни, глядя, как миллиарды поколений ее создания проплывают перед мысленным взором, точно колеса галактик, где каждая звездочка – это искра жизни. В теле Криса Хансена она нашла свой образец ВРИЧ и взрастила его в своей крови; там же она творила культуру противовируса. По завершении миллиарда генераций песня исцеления звучала все так же ясно и чисто, без единой диссонирующей мутации.

Но сейчас Хэри коснулся ее, и Шенна ощутила его боль и ярость – словно игла пронзила вздутый нарыв, в который превратились ее истоки. За много миль она коснулась его своей силой, заживляя раны и облегчая страдания. И вот тогда ее сердце кольнул ужас – чувство, столь чуждое ее натуре, что она поначалу не сумела ни распознать его, ни определить источник.

Ее дочь звенела в отдалении контрапунктом ее песне, счастливая даже в чужом доме, где держала ее бабка. Вера не испытывала страха; отец обещал ей, что придет за ней, обещал, что все будет в порядке, – и все же оказался здесь, одинокий, раненый, измученный, оставив Веру в руках врагов.

Вот что отравило ужасом ее спокойствие.

Сладостная нота в Песне Шамбарайи, что была физическим телом Пэллес Рил, прозвучала над любимым местом ее медитации – залитой солнцем лужайкой над заросшим ивами ручьем, в окружении дубов и грецкого ореха, что в трех днях пути на юго-запад от Анханы, – чтобы найти в песне отзвуки знакомого аккорда, еле слышной темы шумных каменистых порогов в семи лигах выше по течению. Она поймала этот отзвук и спела его вместе с рекой; сочетая эти аккорды с томным ритмом солнечной лужайки, она соединяла их в пространстве и времени.

Один шаг перенес ее с лужайки к порогам.

Еще за семь лиг она услыхала тихий шорох болот, где смеются камыши и бормочут под землей узловатые корни деревьев; несхожие мелодии слились в ее песне, чтобы богиня могла шагнуть от порогов в болото.

Так и шла она вдоль реки.

По мере приближения все ясней она ощущала в теле Хэри боль превыше той, что может испытывать плоть: ужас и холодную ярость. Страх. Отчаяние.

И в то же время рядом с ним не было никакой угрозы, никакой опасности. Она ощущала лагерь на перевале так ясно, словно его отбросы стекали прямиком ей на язык. Смутно чувствовала какофонию тысячи жизней на самом краю своего водосбора. И ничто в округе не желало Хэри Майклсону зла – лишь простые людские души слышала она, слепо, как это водится среди людей, ведомые призраками голода, похоти, сластолюбия.

Чего ему бояться?

Тринадцать шагов привели ее на озаренный рассветом склон пониже перевала, который люди зовут Кхриловым Седлом, – груда земли между иззубренными пиками, закопченными до стального цвета. Отыскав в песне мерный перезвон стекающего в каменную чашу маленького водопада, слившийся ныне с торопливым стуком сердца Хэри, Пэллес Рил сделала последний, проминающий реальность шаг и очутилась рядом с мужем в каменистой теснине, куда рушился водопад.

Хэри валялся на спине на краю пруда, наполовину вбитый между камнями. Лицо его было забрызгано, руки стянуты за спиной, в рот воткнут кляп. Он простонал что-то сквозь тряпку, в глазах стоял безумный ужас.

Шенна опустилась на колени, погладила его по щеке, и холодные брызги нежно оросили ее шею. Даже вонь людских испражнений не казалась ей неприятной, потому что ниже по течению их поглощали водоросли и травы, разрастаясь необычайно.

– Все в порядке, Хэри, – проговорила она. – Я здесь.

Она могла бы сложить в слова птичьи песни и журчание воды, стрекот сурков и треск камней, расколотых корнями травы, но вместо этого она заговорила губами Пэллес Рил, по той же самой причине, по которой собственными пальцами стала вытаскивать тряпку изо рта Хэри, вместо того чтобы призвать на помощь свою власть.