Кроме Хэри, друзей у меня не осталось.

Когда придет его черед устраивать ночное бдение – в следующем семестре, у него в комнате набьется столько доброжелателей, что не протиснешься из угла в угол. В тот вечер мы сидели вдвоем по берегам лужи бледно-желтого света, разлитой настольной лампой, пили кислое, отдающее смолой вино и болтали вполголоса – все больше о нем, потому что, если бы речь зашла обо мне, я не смог бы ни говорить, ни слушать.

– Да ну, Крис, – пробормотал он, слегка запинаясь, и осушил последний стакан. – Думаешь, у меня правда прокатит?

– Хэри, – серьезно ответил я, – ты уже звезда. Глянь, как все на тебя смотрят. Любой знает, что ты далеко пойдешь. Ты словно из фильма про самураев вышел или про пиратов там. Актерская индустрия всегда ищет чего-нибудь новенького… и даже этого мало. Что бы это ни было, у тебя оно есть. То, что делает звезду. Я это вижу. И ты видишь. Ну прикинь, как ты, не знаю, ожил , что ли, когда на тебя начали обращать внимание. Черт, если бы я тебя похуже знал, то решил бы, что ты счастлив.

Он улыбнулся донышку пустого стакана, глядя куда-то в далекое будущее.

– И кем мы, по-твоему, будем через двадцать лет? Звездами мировой сети? Журналы, посвященные нашей половой жизни, и все такое?

Я пожал плечами.

– Ты – может быть, если доживешь. Я? Наверное, буду вице-президентом семейных фабрик в Мальме.

Слова слетели с языка так легко, будто почти не причиняли боли.

Он полупьяно воззрился на меня по-совиному, не понимая.

Я покачал головой в ответ на невысказанный вопрос и втянул воздух, больно царапнувший оцепеневшее сердце.

В конце концов пришлось бы ему сказать. Тщеславие, конечно. Мне казалось, что я сумею перенести и смешки за спиной, и всеобщее «Я знал, что он не сдюжит», и лживые соболезнования остальных студентов, когда не сдам экзамен. Но только не от Хэри. Ему я должен был сказать, что провалился нарочно. Из всех, кого я знал в своей жизни, ему я более всего хотел доказать, что могу пройти любой тест – только не желаю.

Чтобы он понял: я отказался, а не провалился.

– Не могу, Хэри, – пробормотал я. – И так подумаю, и эдак, по-всякому… не могу. Помнишь, что ты мне заявил, когда мы только познакомились, столько месяцев тому назад? «Характер не тот». Ты был прав. Не тот.

– Херня.

– Правда.

– Херня это, вот что! – яростно прошептал Хэри. – Все из-за Боллинджера, так?

– Ага.

– Он получил то, на что напрашивался. Умолял просто.

– Не в том дело.

– Тогда в чем? В чем?

Лицо его налилось краской. Он явно сдерживался, чтобы не врезать мне, будто мог вышибить дурь из моей головы.

Если бы все было так просто.

– Я трус, – беспомощно признался я.

– Что? Потому что сложился, когда он тебе врезал? Гос-споди Иисусе, Крис! Боллинджер был тебя втрое тяжелей. Живой бульдозер, блин. У тебя не было ни шанса – а ты все равно сунулся в тот гальюн. Отвага бывает разная, Крис. Бывает горячая – как у меня. Начнется драка, и меня затягивает – но таких парней навалом. У тебя смелость холодная. Ледяная, парень. Ты, наверное, самый храбрый сукин сын, какого я в жизни видывал.

В глазах у меня защипало, язык завязался узлом. Я только и смог, что покачать головой. Что тут объяснишь? Но если я не начну говорить, то расплачусь – а я бы скорей повесился.

– Я всегда хотел одного – попасть в Поднебесье, – проговорил я. – Всю жизнь мечтал быть актером. Ты знаешь, что такое быть актером, Хэри? Это значит каждый день возвращаться в тот сортир.